Кавалер Красного замка - Александр Дюма

Посреди этого беспрестанно возраставшего страха, в этой лихорадке сомнения, пульсации которой постоянно ускорялись, королева дождалась наконец вечера. Несколько раз посматривала она на сторожей, но никогда не казались они такими спокойными, никогда не были так предусмотрительны, как в этот вечер.

Когда наконец в келье стемнело, когда раздались шаги обхода, когда звук оружия и лай собак разбудили эхо мрачных сводов, когда, наконец, тюрьма явилась во всем своем ужасе и безнадежности, Мария-Антуанетта, побежденная слабостью, свойственной женской природе, вскочила в испуге.

— О, я убегу! Да, да, убегу! — сказала она. — Когда придут, когда будут говорить, я распилю решетку и буду ждать, что прикажет мне бог и мои освободители… Я обязана беречь себя для детей. Их не убьют, а если убьют, и я буду свободна — о, тогда я буду мстить.

Между тем Жильбер и Дюшен спокойно беседовали и готовили себе ужин.

А тем временем Диксмер и Женевьева, как обычно, вошли в Консьержери и расположились в регистратуре. Через час после их прихода тюремный регистратор окончил свою обычную работу и оставил их вдвоем.

Как только дверь заперлась за ним, Диксмер бросился к пустой корзинке, поставленной на месте вчерашней; схватил кусок хлеба, разломил и вынул футляр. В нем был ответ королевы. Диксмер прочитал, бледнея, разорвал бумажку на тысячу лоскутков и бросил в пылающую пасть камина.

— Хорошо, все условлено, — сказал он себе и потом, обращаясь к Женевьеве, прибавил: — Подойдите сюда.

— Я?

— Да; мне надо тихонько поговорить с вами.

Женевьева, холодная как мрамор, подошла к нему с выражением покорности.

— Теперь наступило время, выслушайте меня, — сказал Диксмер.

— Слушаю.

— Предпочитаете ли вы смерть, за которую благословляла бы вас вся партия и сожалел весь народ, предпочитаете ли вы такую смерть позорной смерти из мщения?

— Да.

— Я мог бы убить вас на месте, когда застал у любовника; но человек, подобный мне, посвятивший свою жизнь честному и святому делу, должен извлекать пользу из собственных своих несчастий и обращать их в пользу этого дела. Это самое и сделал я или, по крайней мере, надеюсь сделать. Вы видели, что я отказался от удовольствия совершить правосудие; я пощадил также вашего любовника…

Что-то похожее на улыбку, на ужасную улыбку, пробежало по губам Женевьевы.

— Что же касается вашего любовника, вы понимаете, потому что знаете меня, что я ждал только удобного случая.

— Я готова, — сказала Женевьева. — К чему же это предисловие?

— Вы готовы?

— Да, вы убиваете меня, вы правы… я жду.

Диксмер взглянул на Женевьеву и вздрогнул. В эту минуту она была очаровательна, озаренная самым ярким ореолом — ореолом любви.

— Продолжаю, — сказал Диксмер. — Я предупредил королеву, она ждет; однако, по всей вероятности, будет сначала возражать; но вы принудите ее.

— Приказывайте, я исполню все.

— Сию минуту я постучусь в дверь; Жильбер отопрет ее; этим кинжалом, — Диксмер расстегнул фрак и показал, выдернув до половины из ножен кинжал с двумя лезвиями, — этим кинжалом я убью его.

Женевьева невольно вздрогнула; Диксмер сделал рукой знак, чтобы она молчала.

— В то мгновение, как я поражу его, — продолжал он, — вы броситесь во вторую комнату, где содержится королева. Дверей нет, как вы знаете, есть только ширмы, и вы поменяетесь с нею платьем, пока я буду убивать второго солдата. Потом я возьму королеву под руку и выйду вместе с нею.

— Очень хорошо, — холодно ответила Женевьева.

— Понимаете? — продолжал Диксмер. — Каждый вечер видят вас в этой черной мантилье, закрывающей лицо. Наденьте мантилью на ее величество и закутайте так, как обычно сами закутываетесь.

— Сделаю все, как вы говорите.

— Теперь мне остается только простить вас и поблагодарить, — сказал Диксмер.

Женевьева кивнула с холодной улыбкой.

— Я не нуждаюсь, милостивый государь, ни в вашем прощении, ни в вашей благодарности, — сказал она, протягивая руку, — то, что я думаю или, вернее, что сделаю, могло бы загладить даже преступление. Мой же поступок не более как слабость, и притом вспомните хорошенько ваши действия — вы же сами вынудили меня на эту слабость. Я удалялась от него — вы кидали меня в его объятия, так что вы и подстрекатель, и судья, и мститель. Значит, я должна бы простить вам мою смерть — и я вам прощаю! Значит, мне следует благодарить, что вы отнимаете у меня жизнь, потому что жизнь сделалась для меня невыносимой в разлуке с человеком, которого одного только я люблю… Особенно с той минуты, когда вы своим свирепым мщением разорвали все узы, которые привязали меня к нему…

Диксмер стоял как на угольях; он хотел было отвечать, но у него недостало голоса.

— Однако же время уходит, — сказал он с усилием, — а нам дорога каждая секунда. Готовы ли вы?

— Я уже сказала, что жду вас, — отвечала Женевьева со спокойствием мучеников.

Диксмер собрал все свои бумаги, посмотрел, хорошо ли заперты двери, не может ли кто войти в контору, и потом хотел еще раз напомнить инструкцию жене.

— Не трудитесь, — сказала Женевьева, — я прекрасно знаю, что мне делать.

— В таком случае — прощайте.

И Диксмер подал ей руку, как будто в эту минуту, последнюю и решительную, всякий упрек должен был померкнуть перед возвышенностью жертвы.

Женевьева дрожа дотронулась кончиками пальцев до руки мужа.

— Станьте же ближе ко мне, — сказал Диксмер, — и как только я постучу в дверь Жильбера — пройдите.

— Я готова.

Тогда Диксмер, сжав правой рукой широкий кинжал, левой толкнул дверь.

XLIV. Сборы кавалера Мезон Ружа

Покуда описанная нами сцена происходила у двери тюремной конторы, ведущей в темницу королевы или, вернее, в первую комнату, занимаемую двумя жандармами, на противоположной стороне, то есть на женском дворе, происходили другие приготовления.

От стены вдруг отделился человек, сопровождаемый двумя собаками, и, распевая модную в то время песню «Ca ira», провел ключами, которые были у него в руках, по пяти полоскам, защищавшим окно королевы.

Королева сначала вздрогнула, но, приняв этот звук за сигнал, тотчас же тихонько отперла окно и принялась за дело гораздо ловчее, нежели можно было предполагать, потому что не раз в слесарной мастерской, где супруг ее когда-то занимался по целым дням, она брала в свои нежные руки инструменты, похожие на тот, на который в эту минуту она возлагала все надежды на спасение. Услышав, что окно королевы отворилось, ключник постучался в окно жандармов.

— А, — сказал Жильбер, посмотрев в стекла, — это гражданин Мардош.

— Он самый, — отвечал тюремщик. — А что, товарищи, кажется, мы славно справляем службу.

— Как водится, гражданин ключник. Кажется, вы не заставали нас спящими.

— Еще бы, — заметил Мардош, — а в нынешнюю ночь надо держать особенно ухо востро.

— А что? — сказал Дюшен, подойдя к окну.

— Отворите окно, расскажу.

Жильбер отпер окно и обменялся рукопожатием с ключником, который успел уже подружиться с обоими жандармами.

— Что такое, гражданин Мардош? — повторил Жильбер.

— А то, что сегодня заседание Конвента было жарковато. Читали вы?

— Нет, не читали. Что же там было?

— Во-первых, гражданин Эбер обнаружил одно дельце.

— Какое же?

— А то, что заговорщики, которых считали погибшими, живехоньки и в добром здравии.

— То есть Делессар и Тьерри, — сказал Жильбер. — Слышал о них; негодяи бежали в Англию.

— А про кавалера Мезон Ружа слышали? — спросил ключник, так возвышая голос, чтобы могла слышать королева.

— Что, разве он в Англии?

— Ничего подобного, во Франции, — продолжал Мардош тем же голосом.

— Значит, воротился?

— Никогда не уезжал отсюда.

— Вот дерзость-то! — заметил Дюшен.

— Да, порядочная дерзость.

— Ну что же, постараются схватить.

— Разумеется, постараются, да только дело-то, как видно, не совсем легкое.

В эту минуту пила королевы заскрипела, и ключник, испугавшись, чтобы не услышали этого жандармы, наступил на ногу собаке так, что та завизжала от боли.

— Бедная скотина! — сказал Жильбер.

— Ничего, — отвечал ключник, — пускай в другой раз надевает сапоги… Замолчишь ли ты, Жирондист! Цыц!

— Твою собаку зовут Жирондистом, гражданин Мардош?

— Да, пришла в голову такая кличка.

— Так ты говоришь, что… — продолжал Дюшен, который, находясь в тюрьме, слушал все новости с таким же любопытством, как и сами заключенные. — Так ты говоришь, что…

— Ах, да… что это такое… Да!.. Так я сказал, что гражданин Эбер сделал предложение опять перевести австриячку в Тампль.

— Для чего это?

— Гражданин Эбер полагает, что ее перевели из Тампля для того, чтобы ее удалить от надзора Парижской коммуны.