Воскреснуть и любить - Констанс Йорк

Пожитки хозяйки — удивительная смесь того, что она привезла к нему, и новых вещей — вновь заполнили все свободное пространство.

Тогда почему же что-то настораживало взгляд? Он улучил мгновение и снова обвел глазами комнату, не обращая внимания на то, что Кэрол следит за ним. В квартире было чисто, опрятно и… скучно.

Впервые за долгий-долгий срок он задумался, а так ли уж хорошо ей живется. Неужели дела действительно пошли на лад? Что-то не похоже…

— В чем дело, падре? Что вам не нравится? Может быть, следовало поставить диван на место стерео? Но тогда я еще немного побаивалась выстрелов. Не так уж приятно сидеть у окна и думать, что кому-то может прийти в голову использовать мой затылок вместо мишени.

— Опять падре? Я много кем был, Кэрол. Но никогда не был тебе отцом.

— Это верно. Ты прожил со мной дольше. Ненамного, но все-таки дольше, чем мой отец. — Она указала на кухню. — Хочешь что-нибудь выпить? У меня есть минеральная вода, сок…

— Квартира стала чужой. Она не похожа на твою прежнюю.

— Придется поговорить с моим декоратором.

— Тут должны быть растения, забавные безделушки, плюшевый жираф в углу…

— Для жирафа потолок низковат.

Он обвел комнату рукой.

— Женщина, которую я знал, не была бы счастлива здесь.

— Женщина, которую ты знал? Энтони, я не догадываюсь, о ком ты говоришь. Но женщина, которая переехала сюда, вполне довольна тем, что у нее есть.

— В самом деле? А мужчина, которого ты знала, — нет.

Она отвернулась.

— Будь добр, садись. Я только что вернулась после десятичасового рабочего дня и начала готовить обед.

— По крайней мере, чувство юмора тебе не изменило.

Она почувствовала, что кипит от бешенства. Ледяного, холодного бешенства.

— Ты и в этом сомневался? А какое тебе, черт побери, до меня дело? Ты находишь эту ситуацию смешной? Я — нет. Ни капельки. Зачем ты вообще пришел? Совершаешь пасторский обход? Тебе кажется, что я недостаточно часто хожу в церковь?

— Ты вообще туда не ходишь.

— И не собираюсь. Если я захочу пойти в воскресенье в церковь, то отправлюсь к святому Павлу, а еще лучше — к Фоме или к адвентистам седьмого дня [12].

— Тогда зайди в храм в субботу, чтобы не разочаровываться.

Она яростно поглядела на Энтони.

— Что ты здесь делаешь?

— В данную минуту? Пытаюсь немного растопить тебя.

Она не могла этому поверить. Это был не тот мужчина, которого она знала. Его изумрудные глаза смотрели с сочувствием, словно Энтони пытался понять, что с ней происходит. Он выглядел одновременно измученным и уверенным в себе: сочетание, немыслимое ни в ком другом. С его мучениями Кэрол ничего поделать не могла, а вот с самоуверенностью справиться было куда легче. Она так и перла из него. Гордыня вообще была главной чертой его характера.

— Почему? — спросила она. — Почему тебя волнует, теплая я или холодная как ледышка? Какое тебе до этого дело? Ты пришел поговорить о разводе, так? Ты слишком тактичен, чтобы прислать мне бумаги без предупреждения.

— Я здесь совсем не поэтому.

— Я немного устала играть в загадки.

— Можно сесть? Или действительно будет лучше, если я зайду попозже?

Она вздохнула.

— Садись.

Он пристроился на краешке ее нового дивана. Эту вещь она купила без всяких раздумий. Просто потому что нужно было на чем-то сидеть. Диван стоял у входа в первый и единственный мебельный магазин, который она посетила, и это решило все сомнения. Только сейчас хозяйка заметила, насколько он низкий и узкий. Под Энтони он выглядел так, словно был из кукольного гарнитура.

— А ты не хочешь присесть?

Она неохотно села рядом. Единственное кресло стояло слишком далеко от дивана. Если бы Кэрол села в него, можно было бы подумать, что она боится супруга. А страх был одним из тех немногих чувств, которые не для нее.

— Не знаю, как начать, — сказал он.

— Да? Тогда похоже, что вечер затянется надолго.

— Облегчи мне задачу. Будь повежливее. — Он смягчил свои слова улыбкой, пробившей глубокую брешь в ее обороне.

Кэрол откинулась на спинку дивана и села чуть поудобнее.

— Извини, — через силу сказала она. — Я слушаю.

— Все эти месяцы мне хотелось увидеть тебя. После твоего ухода не было ни дня, когда я не мечтал бы поговорить с тобой.

— Ты знал, где я живу.

— Я боялся прийти и начать этот разговор.

— Заговариваешь зубы? Боишься сказать прямо?

Он снова улыбнулся и, устроившись для мирной беседы, вытянул руку вдоль спинки дивана. Энтони не прикоснулся к жене, но оказался совсем рядом. Их позы были почти домашними.

Кэрол почувствовала, что ее тело откликается на этот призыв. Безошибочный клинический диагноз. Пульс участился, дыхание сбилось. Иммунная система отказывалась действовать заодно с мозгом и игнорировала его приказы не обращать внимания на находившееся рядом чужое тело. Она все еще хотела Энтони. Господи помилуй, несмотря на сокрушительный провал, она несомненно еще хотела его…

— Я много думал после твоего ухода, — сказал он. — У меня была уйма времени. До сих пор я и не подозревал, что в квартире может быть так пусто.

Она-то хорошо знала, что такое пустая квартира, и невольно кивнула.

— Ты помнишь, что сказала напоследок? — Он не дожидался ответа. — Ты сказала, что я ставлю себя выше самого Господа, потому что смог простить Джеймса, но не верю, что Господь может простить меня. Я чувствовал себя так, словно ты ударила меня под ложечку.

— Если ты пришел за извинениями, то я прошу прощения, я не имела права так говорить.

— Не извиняйся. Ты изменила мою жизнь. — Ему хотелось притронуться к ее волосам. Они были заплетены в тугую косу, такую же тесную, как и все в этой квартире. Такую же недоступную, как и ее плотно сжатые губы. Хотелось расплести эти волосы, дать им волной упасть, рассыпавшись по плечам, и погрузить пальцы в эти бьющие током локоны.

А Кэрол хотелось потребовать, чтобы супруг объяснился, но она знала, чем это чревато. Ей и так уже с трудом удается скрывать свои противоречивые чувства. Она ждала, и атмосфера в комнате стала постепенно накаляться.

— Ты была права, — наконец сказал Энтони. — Ты заставила меня поглядеть в лицо правде. Я никогда не терял веру в Бога, но думал, что Бог потерял веру в меня. Если я при всей своей греховности, всех своих ошибках смог простить Джеймса, то уж, конечно, непогрешимый Господь мог простить меня. Но моя гордыня была так сильна, что я верил, будто мои грехи были слишком ужасны, чтобы Господь простил их. Я не сумел сам стать божеством, но все еще думал, что я выше Господнего прощения. Поэтому я и вычеркнул Его из моей жизни.