Воскреснуть и любить - Констанс Йорк

К тому времени, когда все собрались на тротуаре у отеля, счет шел на сотни. Хэкворт был рад, что так много народу откликнулось на его призыв. Вокруг собралось немало зрителей. Процессия привлекала внимание — собственно, для этого она и была задумана. Святой отец видел толкавшихся поодаль подростков, носивших цвета той или иной шайки, пешеходов, только возвращавшихся с работы, и бродяг, забывших о том, что такое работа.

Здесь были и журналисты. Он узнал одного репортера — молодого человека, собиравшего новости для местной вечерней телепрограммы, которому, очевидно, не терпелось поскорее попасть домой, к семье. Попадались и другие — незнакомые, но безошибочно узнаваемые по аппаратуре хроникеры.

Прибытие процессии «апостолов» заставило толпу раздаться в стороны. Энтони, как главный организатор, должен был возглавлять шествие. Он не добивался этой чести и даже не желал ее. Идея была его, но он не чувствовал воодушевления. Демонстрацию в честь Рождества проводил город, и падре хотелось бы, чтобы речь читал кто-нибудь другой. Однако решение было единодушным. Возглавлять шествие обязаны были он и его прихожане.

Позади отеля «Альбион» был узкий переулок. Многие бездомные, нашедшие себе здесь временное пристанище, смотрели из окон на процессию, сворачивавшую за угол. Вплоть до этого дня переулок украшали контейнеры с мусором и осколки стекла. Теперь же здесь все было чисто и радовало глаз, если не считать общественного туалета рядом с входом в заброшенный склад, стоявший в конце переулка.

Тут не было темно. На крыше склада был установлен сильный прожектор. Он освещал людей, по двое подходивших к дверям. Люди молчали, и лишь лай служебных собак внутри помещения нарушал эту благоговейную тишину.

Когда Энтони и шедшие за ним следом приблизились к дверям, те распахнулись настежь. Склад был едва освещен и совершенно пуст. Здесь не было ничего, кроме паутины и нескольких пустых ящиков. Но в центре, в пятидесяти ярдах от входа, рядом с другим ящиком, виднелись две коленопреклоненные фигуры. Рядом стояли несколько человек. Этот ящик не пустовал. Он не был прикрыт крышкой. Внутри, на ложе, сделанном из одеял, лежал ребенок, с головы до ног завернутый в теплые пеленки.

Достигнув середины помещения, процессия разделилась и окружила две одинокие фигуры, стоявшие на коленях рядом с младенцем.

Сибилла, преклонившая колени с одной стороны, была одета в цвета «Мустангов»: зеленую клетчатую ковбойку и распахнутое черное пальто с разрезом, доходившее до пят. Грязного цвета кепчонка прикрывала ее светлые волосы, но благоговейное выражение, с которым она смотрела на своего младенца, сделало бы честь самой Мадонне.

На Тимоти были цвета «Стайных» — синие рубашка и куртка с опущенным капюшоном и голубая косынка, охватывавшая уши на цыганский манер. Юноша, тоже не отрываясь, смотрел на сына, несомненно гордый своим участием в церемонии.

Процессия втягивалась в склад, а за ними шли зрители, сопровождаемые репортерами. Когда каждый нашел себе место, Энтони кивнул. Все это время четыре огромных пса, сидевших на привязи у дверей, безостановочно лаяли. Теперь же, ведомые своими хозяевами, они двинулись вперед. Инструкторы отдали команду, собаки тут же перестали лаять и легли, положив морды на лапы. С каждой из четырех сторон склада они безмолвно смотрели на разворачивавшуюся перед ними картину, но не двигались с места.

Люди в униформе, ждавшие, когда помещение заполнит толпа, шагнули к центру и поклонились младенцу Христу. В Пещерах не было пастухов, зато были мусорщики и садовники. Были пожарники и полицейские. Одним из тех, кто образовал вокруг Сибиллы, Тимоти и их чада защитный полукруг, был Роберт.

Долго-долго никто не шевелился. В помещении воцарилась тишина. Затем к «яслям» подошли последние из тех, кто ожидал на складе. Это были три женщины, одетые в броскую форму Армии Спасения. Они по очереди подходили к коленопреклоненной матери.

— У меня нет ладана, — сказала одна из спасительниц, — но зато хватит одежды для тебя и твоего ребенка. — Она положила сверток перед ящиком, в котором лежал новоявленный Христосик.

Вперед вышла вторая женщина и вручила свой дар.

— У меня нет золота, но я работаю в отделе социального обеспечения. Я принесла анкеты, которые ты должна заполнить, чтобы получать пособие на ребенка.

— У меня не мирры, — сказала третья, — но я принесла подарок от местной молочной кухни. — Она положила рядом коробку с консервированным детским питанием.

Женщины отошли в сторону и молча встали у ящика.

Энтони кивнул регенту хора церкви святого Павла. Вперед вышли двенадцать певчих, руководитель взял ноту на губной гармонике, и хор запел рождественский гимн. Прихожане дружно подхватили песню.

Хэкворт рассматривал лица поющих. Все они были прекрасны — старые и молодые, черные и белые, европейские и азиатские. Он видел людей, которые пели не по-английски, людей, жизнь которых была такой мрачной и безнадежной, что лишь великая вера могла привести их сюда.

Он тоже пытался петь, но горло сжалось, губы отказывались произносить знакомые слова. Мысль устроить «живые картины» пришла ему в голову, когда они с Кэрол говорили о том, как дать Сибилле и Тимоти возможность восстановить связь с родным городом. Идея была проста, но потребовалось много сил, чтобы спланировать и организовать это зрелище. Падре посвятил этому делу всего себя, как когда-то посвящал себя служению в храме Изумрудной долины. Он не обращал внимания ни на что остальное, как когда-то в Долине не обращал внимания на свою личную жизнь.

Он не обращал внимания на бегство Кэрол.

И вот все кончилось. На благословенный яркий миг горожане собрались вместе. Здесь были и люди, пришедшие прямо с улицы. Он видел цвета «Мустангов» и «Стаи». Позади стоял кто-то напоминавший Джеймса, а ближе к середине — братья Тимоти, окружавшие свою мать. Никто не двигался с места, не толкался и не разговаривал. Все стояли бок о бок, любуясь маленьким чудом.

Хор церкви святого Павла продолжал петь рождественские гимны. Голоса певчих были сильными и звонкими, а если мальчики запевали знакомую песню, остальные присоединялись к ним.

Когда наконец пение подошло к концу, настала очередь Хэкворта.

Он вышел вперед и раскрыл Библию, которую нес под мышкой. Освещение было тусклым, но это не мешало отыскать знакомые слова.

Он проглотил комок в горле. Страницы странно плыли перед его глазами. На миг проповеднику показалось, что никто его не услышит. Он был уверен, что не сможет выдавить из себя ничего, кроме шепота.

Он начал. Как Энтони и боялся, голос дрогнул. Падре напрягся, читая знакомые, успокаивающие строчки Евангелия от Луки, и голос его стал громче. Он рассказывал о простых женщине и мужчине, участвовавших в том, что изменило мир. Он говорил о младенце, столь любимом, столь желанном, что хоры ангелов и путеводные звезды известили о Его рождении, а пастухи и мудрые волхвы пришли, чтобы принести Ему дары.