Внучка берендеева. Второй семестр - Карина Демина

Я головою тряхнула и на небо глянула.

Светлеет.

Вон, луна круглая поблекла, прорезались беленькие ниточки, будто Божиня иглою своею узор нового дня наметила. Каким он будет?

Ладно бы светлым да ясным, чтобы отлегло от сердца, да и, глядишь, придет кто… уберет тварюку, раз уж мы с нею управиться неспособные. Она, верно, об том же подумала и черепушкою по щиту саданула. Да так, что тот загудел…

Евстигней встрепенулся.

Плечо потрогал.

— Спасибо.

— Да не за что, — кровить оно перестало, знать, и вправду хорошим было заклятье, да только все одно рану промыть бы. Да и мази окопниковой наложить, чтоб не загноилося. А то ж когти тварь не мыла.

— Мне кажется, или она что-то задумала?

Тварюка поднялась и обошла щит. Она трогала его лапой, осторожненько этак… и трогаючи, бормотала чегой-то, знать бы, чего.

Шкура тепериче светилась вся…

И тварь, упавши на землю, потерлась о щит боком.

…по щиту поползли искорки.

— У нее мозгов нету, — я точно знала, мне Ильюшка сказывал, а он — книжная душа, чего сам не видывал, об том читывал.

— Но пакостить ей это не мешает.

Тварь заурчала и потерлась другим боком.

— Зося…

А я чего?

Я ничего… щит держится.

Только что-то неспокойно душеньке моей. Небо светлеет и светлеет… скоро и солнце появится, всякую нечисть прогоняя…

— Зося, скажи… твой щит… у тебя базовая стихия — огонь, верно? Если предположить…

От тут я и увидела, об чем он говорил.

Тварюка рушила мой щит!

Нет, не так… она из него силу тянула! Да это ж… это ж… как с докладу моего! Про силы который, про взаимодействие… я ж читала… точно читала…

Что там было?

Огонь и вода… вода и огонь… одно с другим не уживется, но в твари воды нету… и ветра, и земли. Ее сила мертвая, а про такую ничегошеньки в книгах писано не было. И значится, знание этое запретное, для студиозусов закрытое.

И как быть?

Тварюка заворчала и подморгнула Евстигнею красным глазом, будто девка, на сеновал зазываючи.

— Не люблю медведей, — сказал Евстигней, камушек подбирая. — Не прими на свой счет, Зося… считай, у меня к ним отношение предвзятое…

Ага.

Считаю.

И у меня самое ныне любови к медведям поубавилося, хотя ж понимаю, что в оное тварюке от истинного медведя одна шкура. Если уж кого и не любить, то некромантусов…

…тварюка повернулась на спину и лапою щит тронула.

Пасть приоткрыла.

Облизнулася.

Может, в голове ейное мозгов и не осталося — все ж Ильюшке я верила — но соображала ж она чем-то… неужто костью?

Искорки бегли.

Щит таял.

А тварь будто бы силов набиралась, вона, ажно бока залоснилися.

— Сожрет ведь…

Про щит сие было сказано, аль про нас с Евстигнеем, не ведаю, только я на небо глянуло в надежде, что авось выкатится солнце. Вдруг да тварь, как и положено нечисти приличное, солнечного света, Божиней благословенного, забоится? И сгинет где в пещерке… а ежель не забоится, так Архип Полуэктович, на полигон явившися и узревши нашее с Евстигнеем отсутствие, в беспокойствие впадет.

Искать примется.

И хорошо бы ему нас отыскать еще не сожратых.

— Зось, а Зось… — Евстигней поднялся. — Скажи, чего Кирей задумал?

— А он задумал?

— Задумал… я ж знаю его… хоть и азарин, но не последняя скотина… не скажу, что так уж мы с ним душой сроднились, но вот как-то не хотелось бы, чтобы он вляпался куда. У него голова, хоть и царская, но тоже одна. Лишиться ее на раз можно…

— А я почем знаю? — сказала и душой покривила, потому как знать-то и не знаю, но ведаю, у кого спросить и к кому приглядется.

— Да вот подумалось… ты не обижайся, конечно, но жениться на тебе Кирей точно не женится, — Евстигней повел плечом и поморщился, видать, болело крепко.

Пальцами пошевелил.

Сложил знаком хитрым.

И опустившися на одно колено, в землю пальцы упер.

— Нехороша? — я усмехнулась.

Сама знаю, что не хороша. Да и не было об том печали.

— Не для него… он у нас влюбчивый… бабник еще тот…

— Кто б говорил. На пару девкам головы морочили…

— Знаешь? — Евстигней повернулся, взглядом лукавым меня окинувши. И от этого взгляду ажно жаром обдало. Вот оно, значится, как. Мыслю, коль и вправду на девок он этак поглядывал, то девки неспроста головы теряли…

Я только рученькой махнула.

— Они сами заморочиться рады были. Мы никого не принуждали…

От дать бы ему по голове, да раненых бить неможно. Евстигней же глаза прикрыл. И рученькою правою на землю оперся. Левою же, раненою, рисовать принялся.

— Да и… мы не обижали тех, кого и вправду обидеть легко…

— А то ты знаешь, кого легко, а кого тяжко, — не выдержала я. От будет он мне тут гиштории сказочные рассказывать. Хватит.

Наслухалася.

— Не знаю, — согласился Евстигней. — Зато знаю, кого Кирей обычно выбирал. Ты не в его вкусе, Зослава… да и… если бы в его была, он не стал бы тебя подставлять с этим сватовством… своих дразнил? Похоже на то, но не только… не все так просто… думаю, еще что-то есть… а что — понять не могу.

— Может, тебе понимать и не надобно?

— Может, — согласился Евстигней.

Тварюка поднялась, рыгнула этак, сытенько, и драный живот поскребла, будто бы показвала, куда мы с царевичем в самое найближайшее времечко попадем.

Утроба у нее здоровенная.

Обоим места хватит.

— Говорю ж, неохота мне, чтоб он в своей задумке головы лишился… все ж…

Евстигней скривился.

— Болит?

— И болит… земля здесь почти умерла. Тварь эта не только из щита твоего силы сосет… из всего… и из земли тоже. Этой земли, считай, почти не осталось, чтобы живой… еще годик-другой и все… от этого больно по-настоящему… а царапины — ерунда. Перетерпится.

Он вытянул пальцы, взял горсточку песка, поднес к губам, зашептал…

Я не слушала.

Не желала еще чужих секретов, хотя ж этакому нас точно не учили.

— Когда щит рассыплется, уходи мне за спину, — велел Евстигней.

— А ты…

— А я как-нибудь…

— Я другой могу…

— Не можешь, со вторым она быстрей управится, это раз. И второе — мешать станешь.

А третье — не гоже мужику за бабьими щитами прятаться. Не сказал Евстигней, да я почуяла, чай, не дура. Спорить не стала, отступилася.

— Не думай, Зослава, — он сказал это, на меня не глядючи. — Я еще пожить хочу… в конце концов, глядишь, вспомню, кто и откуда. И тогда, быть может, пойму, почему все сложилось так, как оно…

Тварюка заурчала и язык вывалила, длинный, что тряпица, бледный.

Глаз сверкнул хитро.