Внучка берендеева. Второй семестр - Карина Демина

Иначей не назовешь.

Сперва-то мне померещилося, что это каменная груда заварушилась.

Чтой-то хрустнуло.

И покачнулся турий череп, грозясь меня на рога поднять. А с камней вставало… нечто.

Медведь?

Может, некогда оно и было честным медведем. Может, даже и непростым, поелику таких огроменных медведей я не то, чтоб не видывала, я не слыхивала, где водятся этакие. И жил тот зверь… жил, пока не помер. А уж померши, видать, переродился.

Сам ли?

Магики помогли?

— Ко мне нонче друг Ванюша приходил, — Евстигней на зверя глядел… глядел, но видел ли таким, каким видела его я.

Косматые бока.

Лысое брюхо, сшитое из лоскутов. И шито крупными стежками. Нитки частью лопнули, и в дыры выглядывают не то потроха, не то ветощь, которой тварюку набили.

Пасть открыта.

Гнилью из нее тянет.

А глаза-то алым отсвечивают.

И пробегают по грязное шерсти искорки… и магиею несет от зверя да мертвечиной.

Рыкнул он коротко и к Евстигнею шагнул. А тот, скаженный, заместо того, чтоб бегчи, как сие разумно было б, ноженькою притопнул и завел старое:

— …друг Ванюша приходил, три кармана приносил… барыня ты моя, сударыня ты моя…

И пошел в плясовую.

Зверь-то, небось, к этаким гостям непривычен был, рыкнуть рыкнул, лапою махнул, да как-то с ленцою, будто примериваясь.

— …первый карман со деньгами…

Евстигней от лапы звериной уклонился с легкостью.

— …второй карман с орехами… барыня ты моя, сударыня ты моя… второй карман с орехами…

Из приоткрытой пасти умертвия потекла слюна… а глаза потемнели, полыхнули недобро.

— Со деньгами любить можно…

— Евстигней… — тихонечко позвала я.

Ой, чуется, душа егоная в скорости и без пробуждения из тела-то вылетит, а моя и следом.

— …с орехами зубам больно… барыня ты моя, сударыня ты моя… — Евстигней, чтоб ему заняло, как очнется, плясал лихо.

И тварюки будто бы не замечал вовсе.

Ох ты ж Божиня милосердная… ты над блаженными стоишь… и этого, коль повезет, обережешь… вон вприсядку пошел… и под лапу поднырнул, и сбоку обошел тварюку.

Евстигней, что вода, текуч.

И зверь сотворенный рядом с ним глядится неуклюжим. Тяжел он, неповоротлив, да… да ярче разгораются красные глаза. Искорки на шкуре уже не гаснут, горят белым светом и с каждым мгновеньем их все больше и больше…

Вот уже и голова звериная пылает будто бы.

Уродлива она.

Шкура местами пооблезла.

Потрескалась.

А на лбу и вовсе разъехался старый шов, кость видна стала, пожелтевшая от времени.

— …от изюма губы сладки… нельзя с милым целовати… барыня ты моя… сударыня ты моя… нельзя с милым целовати…

Евстигней остановился перед зверем.

Вытянулся в струнку.

И тот, ошалевши от этакой наглости, поднялся на задние лапы. Натянулась шкура на брюхе барабаном, а сбоку, пробив ее, выглянул обломок ребра.

— …нельзя с милым целоваться… можно только обниматься… барыня ты моя…

Евстигней топнул ногой.

И тварь качнулась, начав медленно заваливаться на царевича. А я поняла: сейчас она сумеет… закончится ли волшба, оберегавшая Евстигнея.

Или удача.

Или просто… но я ничего не смогу сделать.

— …сударыня ты моя… можно только обниматься…

Он глядел на нее снизу вверх.

А я… я не в силах была шевельнуться. Понимала, что должна сделать… а хоть что-нибудь да сделать. Щит поставить. Щиты у меня ведь получаются знатные.

Или огневой шар сотворить.

Или…

А я просто глядела, рот раззявивши.

— …можно только… — Евстигней замолчал.

И очнулся.

Он мотнул головой, попятился, а тварь заревела. Громко.

Грозно.

И с этого его реву немота моя прошла.

— Ложись! — крикнула я, сотворяя огневой шар. И вышел он легко, будто бы и не было многих дней мучениев на полигоне.

Евстигней, упав на землю, покатился по камням, по костям… огневик мой, врезавшись твари в морду, зашипел и погас. Она же тряхнула головою и, вывалив распухший язык, облизнулась.

— Зося?

Евстигней поднялся на карачки и пустил еще пару шаров.

Но в тварюку они уходили, что вода в песок.

— А что ты тут…

Тварюка повернулась к нему… выкинула когтистую лапу, но Евстигней увернулся.

— Потом… объяснишь…

Если живы останемся.

— Как мы сюда… — Евстигней сорвал турий череп и швырнул его в тварь, но кость разлетелась на куски от удара лапы. — И как нам отсюда… это, пожалуй, меня сильнее волнует…

— Не знаю…

Я вновь сотворила огневика, вложивши в него больше силы. Шар вышел крупным, косматым, что сама тварюка, да только она и не покачнулась.

— Понятно…

Евстигней, подобравши кость неведомого зверя, длинную, что оглобля, ткнул ею в тварь.

— Теперь слушай… я постараюсь добраться до тебя… ты ставишь щит… слышал, щиты у тебя хорошие… и дальше ждем. Ясно? Только быстро придется… сумеешь?

— Сумею.

Постараюся.

Иначей, мниться мне, что недописанная доклада не самою большою моею бедою будет.

— Сколько тебе нужно? — Евстигней тыкал в зверя палкою, отчего тот ярился. Оно и понятно, ежели б в меня всякими костями тыкали, я б тоже недовольною была.

— Н-не знаю…

После зимнее нашее поездки щиты я вязать училася быстро. Да только, сколь ни силилась, а чтоб раз и сотворить, того не выходило.

И ныне…

Нет, одно дело вязать, когда спокойненько все и никто тебя сожрать не желает, а если и не сожрать, то разодрать на махонькие кусочки.

Евстигней скачет.

Тварюка рыком заходится, ажно стены каменные трясутся, того и гляди, осыплются прахом… ох, беда-беда… а я про щит думать повинная.

Как тут удумаешь.

— Зослава!

Евстигней пригнулся, но когти тварины по волосам егоным прошлися мелким гребнем. Еще чутка, и полетела бы Евстигнеева голова… и надобно не о том думать.

Щит.

Связать.

Сплести. Чтоб стал прочен, чтоб…

— Давай! — я свила заклятье в клубок да взмолилася Божине: пусть убережет, пусть оный клубок развернется щитом да не будет в том щите изъяну, иначей…

Евстигней подкинул кость, целя тварюки в красный глаз. И что предивно — попал. Вошло копьецо самодельное в голову, и тварь заухала, заверещала человечьим голосом, головою затрясла, заскребла лапами по морде, выдрать силясь…

А Евстигней на землю рухнул да клубочком заговоренным меж ног зверя нырнул.

У меня аж дух захватило.

— Зося! — он перекатился через плечо и почти успел.

Тварь вдруг замерла и, коротко взрыкнувши, крутанулась. Махнула лапой, да удар по плечах пришелся, запахло свежею кровью.