Жанна дАрк - Марк Твен

Я должен сознаться, что Паладин в ту ночь был в ударе. Какой слог! Сколько благородной грации в жестах, какая величественная осанка, какая мощь рассказа! С какой уверенностью открывал он новые горизонты, как точно соразмерял оттенки голоса с ходом повествования, как искусно подходил к своим неожиданностям и катастрофам! Сколько убедительной искренности было в его тоне и в движениях, с каким возрастающим воодушевлением гремели его бронзовые легкие; и как молниеносно жива была эта картина, когда он, одетый в кольчугу, с развернутым знаменем, вдруг появился перед устрашенным войском! А тонкое мастерство заключительных слов его последней фразы — слов, произнесенных небрежным, ленивым тоном, как будто человек, рассказав то, что действительно было, добавил еще одну неяркую и незначительную подробность, о которой он вспомнил как бы невзначай!

Нельзя было не подивиться, глядя на этих наивных крестьян. Они чуть не надрывались от восторга и так орали в знак одобрения, что могли бы, казалось, разрушить крышу и пробудить мертвецов. Когда их пыл наконец несколько охладился и наступила тишина, нарушавшаяся только их прерывистым, взволнованным дыханием, то старый Лаксар произнес с восхищением:

— Мне кажется, что в тебе одном сидит целая армия.

— Да, он именно таков, — уверенно подхватил Ноэль Рэнгесон. — Он прямо-таки ужасен; и не только в здешних местах. Его имя приводит в трепет жителей далеких стран — одно его имя. А когда он хмурится, то тень его чела доходит до самого Рима, и куры усаживаются на насест часом раньше предписанного времени. Да. Иные даже говорят…

— Ноэль Рэнгесон, ты так и норовишь нажить себе неприятности. Я скажу тебе одно словечко, и ты убедишься, что ради твоей безопасности…

Видя, что начинается обычная ссора, которая могла продолжаться без конца, я передал поручение Жанны и отправился спать.

На следующее утро Жанна простилась со старичками, горячо обнимая их и проливая обильные слезы; кругом собралась соболезнующая толпа. Простившись, они гордо поехали на своих пресловутых лошадях, везя домой великую новость. Я должен сказать, что видывал более ловких наездников: верховая езда была им непривычна.

Авангард еще на рассвете двинулся под музыку в поход, развернув знамена; второй отряд отправился в восемь часов утра. Затем подоспели бургундские посланцы и отняли у нас остальную часть дня, равно как и весь следующий. Однако Жанна была тут же, и им пришлось уйти ни с чем. Остальное войско выступило в путь 20 июля, на рассвете. Но много ли мы прошли? Шесть лье. Вы понимаете — Тремуйль снова опутывал нерешительного короля своими хитросплетениями. Король остановился в Сен-Маркуле и три дня посвятил молитве. Драгоценное время, потерянное нами; выигранное Бедфордом. Он, конечно, сумел им воспользоваться.

Без короля мы не могли идти дальше; это значило бы оставить его в гнезде заговорщиков. Жанна упрашивала, увещевала, умоляла — и наконец мы снова двинулись в путь.

Предсказание Жанны оправдалось. То был не военный поход, но вторая праздничная поездка. Английские крепости, стоявшие вдоль нашего пути, сдавались без сопротивления — мы оставляли там французский гарнизон и шли дальше. Бедфорд уже выступил против нас со своим новым войском, 25 июля противоборствующие силы встретились и приготовились к битве; но Бедфорд образумился, повернул назад и отступил к Парижу. Обстоятельства нам благоприятствовали. Настроение наших солдат было отличное.

Поверите ли? Наш бедный тростниковый король внял увещаниям своих бесчестных советников — отступить к Жиану, откуда мы недавно начали поход в Реймс, на коронацию! И мы отступили. Только что было заключено перемирие на пятнадцать дней с герцогом Бургундским, и мы должны были отправляться к Жиану, чтобы сидеть там без дела, пока он не вздумает уступить нам без боя Париж.

Мы отправились в Брэ; затем король снова передумал и повернулся лицом к Парижу. Жанна продиктовала воззвание к гражданам Реймса, прося их не унывать, хоть и заключено перемирие, и обещая помочь им. Она сама известила их о том, что король заключил перемирие; и, говоря об этом, она проявила свое обычное прямодушие. Она заявила, что недовольна перемирием и что она не знает, удастся ли ей избежать нарушения его; но если она не нарушит, то исключительно из уважения к чести короля. Все дети Франции знают наизусть эти знаменитые слова. Сколько в них наивности! «De cette trave qui a ete faite, je ne suis pas contente, et je ne sais, si je la tiendrai. Si je la tiens, ce sera seulement pour garder l'honneur du roi». Но, во всяком случае, она не допустит оскорбления королевской крови; и она обещала наблюдать за порядком в армии, чтобы по истечении срока перемирия сразу приняться за работу.

Бедная девочка: ей приходилось одновременно воевать и с Англией, и с Бургундией, и с французскими заговорщиками — не слишком ли это много? С первыми двумя она еще могла потягаться, но заговор! Да, с этим никто не в силах бороться, если тот, кого хотят погубить, бессилен и уступчив. В те тревожные дни она немало сокрушалась из-за этих помех, проволочек и разочарований, и по временам она готова была плакать. Однажды, беседуя со своим добрым, старинным и верным другом и слугою Бастардом Орлеанским, она сказала:

— Ах, если бы Господь разрешил мне сбросить это стальное одеяние, и вернуться к моим отцу и матери, и снова пасти овец, и свидеться с сестрой и братьями, которые так обрадовались бы мне!..

К 12 августа мы расположились лагерем близ Даммарте-на. Вечером у нас была стычка с арьергардом Бедфорда, и мы надеялись начать поутру настоящее сражение, но ночью Бедфорд со всем своим отрядом успел удалиться в сторону Парижа.

Карл послал герольдов, и город Бовэ сдался. Епископ Пьер Кошон{54} — этот преданный друг и раб англичан — не мог этому воспрепятствовать, несмотря на все свои усилия. Тогда он был еще неизвестен, а между тем его имени суждено было обойти весь земной шар и вечно жить в проклятиях французов! Не осуждайте же меня, если я мысленно плюну на его могилу.

Компьен сдался и спустил английский флаг. 14-го мы расположились лагерем на расстоянии двух лье от Санли. Бедфорд вернулся и, приблизившись, занял сильную позицию. Мы приступили к нему, но все наши старания вытащить его из лагеря остались безуспешны, хотя он обещал сразиться с нами в открытом поле. Надвигалась ночь. Пусть-ка подождет до утра! Но к утру он опять исчез.

18 августа мы вступили в Компьен, вытеснили английский гарнизон и водрузили там наш флаг.

23 августа Жанна приказала идти к Парижу. Король и окружавшая его шайка остались этим недовольны и угрюмо удалились в только что сдавшийся город Санли. В течение немногих дней нам подчинилось значительное число укрепленных мест: Крейль, Пон-Сен-Максанс, Шуази, Гурнэ-сюр-Аронд, Реми, Ла-Нефвиль-ан-Эц, Монэ, Шантильи, Сентин. Рушилась английская мощь! А король по-прежнему хмурился, осуждал и боялся нашего выступления против столицы.

26 августа 1429 года Жанна расположилась лагерем в Сен-Дени, в сущности — под стенами Парижа.

А король все еще пятился назад и боялся. Если б только он был тогда с нами и скрепил наши действия своей властью! Бедфорд пал духом и решил отказаться от сопротивления, сосредоточив свои силы в наилучшей и наиболее преданной из оставшихся у него провинций — в Нормандии. Ах, если б нам удалось убедить короля, чтобы он пришел и ободрил нас в ту знаменательную минуту своим присутствием и согласием!

ГЛАВА XL

Гонца за гонцом слали мы к королю: он обещал прийти, но не приходил. Герцог Алансонский отправился к нему, и он снова подтвердил свое обещание и снова его нарушил. Так пропало девять дней; наконец он явился, прибыв в Сен-Дени 7 сентября.

Между тем враг становился все смелее: трусливое поведение короля не могло иметь иного следствия. Были уже сделаны приготовления к защите города. Обстоятельства теперь менее благоприятствовали Жанне, однако она и ее полководцы полагали, что успех еще в достаточной мере обеспечен. Жанна приказала начать атаку в восемь часов поутру, и наши войска были готовы в назначенное время.

Выбрав место для своей артиллерии, Жанна начала обстреливать сильный редут, прикрывавший ворота Сент-Оноре. Около полудня, когда укрепление было уже в значительной степени разрушено, затрубили атаку, и крепость была взята штурмом. Тогда мы двинулись дальше, чтобы захватить ворота, и несколько раз устремлялись к ним сомкнутыми рядами. Жанна, сопровождаемая знаменем, вела атаку. Облака удушливого дыма окутывали нас со всех сторон. На нас падали метательные снаряды, как град.

В разгаре последней атаки, которая наверняка открыла бы нам ворота Парижа и вместе с тем всей Франции, Жанна была ранена стрелой из арбалета, и солдаты наши мгновенно подались назад, охваченные почти паническим страхом, — ибо что могли они делать без нее? Она ведь олицетворяла собой армию.