Ведущий в погибель. - Надежда Попова

— Да… — проронил старик неловко и, встряхнувшись, словно старый пес, продолжил с прежним воодушевлением: — Так вот, если перегреть, флюид распадется, и нужного результата не будет. Но если выдержана нужная condicio, если он вышел нужной консистенции — пропустив его через холодную воду, мы получим конечный продукт, а именно acidum sulfuricum. Чем дольше пропускать — тем крепче будет concentratum; для совершенного укрепления acidum следует перегнать, не попуская температуре подниматься выше той, при которой еще не закипает в котле вода. После чего, как я уже упомянул, надлежит укупорить бутыль — помимо соображений безопасности, есть тому и еще причина: открытая, эта substantia набирается из воздуха влаги, отчего слабеет.

— Но даже в ослабленном виде…

— Да. Это страшная вещь. Работать с нею надо осторожно; нет! до чрезвычайности осторожно. Одна капля… Не спасет ничто — ни кожаный фартук, ни перчатки; кожу, какую угодно толстую, она прожжет в единый миг, а вообразить себе перчатки каменные или стеклянные, увы, невозможно.

— Скажите, — попросил фон Вегерхоф тихо, глядя на наполненные бутыли в углу неотрывно, — если вам самому претит мысль о возможном применении вашего детища, если вас самого столь ужасают последствия — для чего вам столько? Вашими запасами можно убить половину города.

— Я нашел этому мирное применение, господин барон, — словно удивляясь себе самому, пояснил Штайн. — Знаете, если acidum sulfuricum ослабить и нанести на медь, образуется жидкость, которая в некрепком растворе убивает садовых и огородных вредителей, при этом оставляя плоды неядовитыми для человека. Жидкая substantia после высыхает, обращаясь в кристаллы, и хранить их можно долгое время, составляя растворы нужной силы по своему усмотрению. Раствором этим можно также обработать деревянные детали постройки перед ее возведением, и она будет защищена от древоточцев в будущем…

— Так вот что делают крестьяне в вашей лавке, — кивнул стриг с усмешкой. — Вы наладили его продажу. А я-то гадал, что это они выносят отсюда так часто и едва ли не бочками…

— Да, вот только особенного дохода это не приносит — некоторым образом покрывает затраты на опыт и оставляет небольшой прибыток, — вздохнул старик сокрушенно. — Если же пустить мысль дальше, майстер Гессе, то мое изобретение можно приспособить в помощь кузнецам, коим приходят заказы на особые вещицы, с надписями или узорами; ведь сколько времени и труда это занимает? А так нужный рисунок можно будет попросту вытравить — по стали любой прочности, и займет это минуты. Надо лишь сделать тонкую стеклянную трубку, из которой acidum будет вытекать каплями…

— Стекло, камень… — произнес Курт задумчиво. — А ваш так и не открытый dissolvator universalis — ведь он должен, как я понимаю, растворять и их тоже?

— В теории…

— А скажите тогда, в чем вы, господа алхимики, предлагаете его хранить?

— Кхм… — проронил Штайн, смущенно улыбнувшись. — Это… пока на стадии раздумий. Как, собственно, и сам dissolvator, посему с этим действительно сложным вопросом торопиться пока некуда.

— Стеклянные трубки… Зарядить такую в арбалет — и я смело могу пойти на стрига; пускай он пьет по утрам святую воду и увешан серебряными цепями, против этого, думаю, даже и такой не попрет.

— Стриги?.. — переспросил Штайн, внезапно перейдя на шепот, и нервозно обернулся на дверь своей лаборатории. — Скажите, майстер Гессе, неужто вы и впрямь так уверены, что в Ульме обитает настоящий стриг?

— О, да, — усмехнулся Курт. — Один уж точно. И, позвольте вас разочаровать, профессор — деревянным колом его не убить.

— Quelle pitié[107], — согласился фон Вегерхоф тихо.

— А ведь я, грешным делом, пребывал по сей день наравне со всеми в полнейшей убежденности, что вы понапрасну мутите воду, — сообщил старик покаянно. — И теперь еще я не вполне уверен, что вы правы.

— Уж поверьте. Послушайтесь совета: не стоит, в самом деле, разгуливать по улицам после темноты. Рат неправ, я не паникую, я оцениваю ситуацию здраво. Не могу раскрывать вам всех тайн своей работы, прошу поверить на слово — у меня есть причины, доказательства, факты, позволяющие говорить то, что говорю… И вот еще что. Увы, профессор, мне придется раскрыть ваш фокус перед горожанами; я должен объявить о том, что стриг — подделка, и угроза остается. Я не стану называть имени, но, если как-то оно станет известно — не обессудьте. Возможно, вам придется наслушаться нелестных отзывов.

— Не беда, — отмахнулся Штайн печально. — После «долбанутого старого чеха» и «полоумного книжника», думаю, любые их эпитеты не будут так уж неожиданны.

— Вот только не вздумайте, если не будет прямой опасности для вашей жизни, прикрываться мои именем, профессор; увы. Наше сотрудничество — тайна, ведь вы должны понимать. Вы должны быть таким, как и прежде, жить, как прежде, вести себя так же; не стоит в будущем, если нападки заденут вас за живое, грозить нашей карой. Знаю, что очень захочется отыграться на обидчиках, получив в покровители Конгрегацию — по себе знаю — но делать этого не следует.

— Не стану, — пообещал старик. — Мне и в голову не пришло бы. Мстительность не приносит добра.

— Хм, ну, стало быть, вы добродетельней, чем я, — пожал плечами Курт. — Не могу сказать, что мне это не на руку… Знаете, профессор, у меня есть пока время; не потрудитесь ли ответить еще на несколько вопросов ради моего просвещения? Как знать, что в будущем еще может пригодиться; у меня при виде вашей лаборатории голова кругом, а назначение большинства предметов попросту ввергает в stupor.

— Опасное состояние, — усмехнулся Штайн понимающе. — Мой долг как лекаря вывести пациента из него; прошу вас, майстер Гессе. Спрашивайте.

Глава 15

До здания ратуши Курт добрался спустя четыре часа. Фон Вегерхоф на предложение войти с ним для задушевной беседы с членами совета, названными стариком-профессором, снисходительно вздохнул. «Voilà encore [108], — отозвался стриг лениво. — Я бы советовал и тебе там не бывать, однако чужих советов слушаются лишь дураки. По крайней мере, так полагают некоторые из них». «Merci pour cette bonne parole[109]», — буркнул Курт в ответ и удалился под одобрительное «tu fais de progrès[110]».

В предвечерний час ратуша напоминала засыпающий улей — пчелы еще не устроились на ночь, однако сбор меда почти завершился, рабочие пчелки уже еле ползали, пчелы-солдаты следили за прилетающими своими безучастно, за чужаками — вяло и нехотя, и исполинская матка-город надзирала за многочисленными подданными ленивым взором. Заседания закончились, сменившись скорыми разбирательствами на ходу, по коридорам уже не бегали, а медлительно прохаживались служители, многие из которых направлялись к выходу — по домам. К счастью, те, кто был нужен ему, ex officio еще долго обязаны были пребывать здесь; если Курт верно помнил наставления стрига, пройти ему предстояло шесть коридоров и два этажа, повсюду наталкиваясь на взгляды — от удивленных (посетители) до заинтересованных (охрана) и настороженных (служители). Те же напряженные взоры встретили его в одной из комнат, напоминающих большую библиотеку — две пары острых, как иглы, глаз поднялись ему навстречу, и Курт, войдя, закрыл за спиною дверь.

— Ратманы Вильгельм Штюбинг и Иоганн Кламм? — уточнил он, остановясь напротив, и, не услышав возражений, кивнул: — Отлично. Вы оба здесь; это как нельзя более кстати.

— Как вам удалось войти, майстер Гессе? — лениво отозвался сидящий у стола обрюзглый человек в не по погоде теплом камзоле. — Пора разогнать к чертям стражу?

— Вильгельм Штюбинг, надо полагать, — отметил Курт, пройдя в комнату и, не спросив дозволения, уселся на стул подле недовольных членов совета. — Отчего же вы так; они свое дело знают.

— Что вам здесь нужно? — оборвал тот. — Как нам стало известно, ваше дело закончено; если вы пришли сообщить об этом — вы опоздали. О найденном на кладбище теле штрига говорит уже половина города.

— Как это замечательно, верно? Теперь дела пойдут в гору, наладится торговля, пропойцы снова начнут просаживать деньги на ночные увеселения, молодежь перестанет шугаться темноты…

— Мне чудится, — произнес Штюбинг желчно, — или в вашем голосе звучит сарказм?

— Звучит, — кивнул Курт. — И неспроста — полчаса назад я покинул лавку профессора Франека Штайна. Подсказать, о чем и о ком мы с ним беседовали, или вы, господа, догадаетесь сами?

На несколько мгновений в комнате воцарилась тишина; толстяк многозначительно переглянулся с сослужителем, и тот тихо пробормотал нечто, что, даже расслышав, Курт не сумел понять всецело.

— По-немецки, будьте любезны, — потребовал он, и Кламм усмехнулся:

— Вы в Ульме, майстер Гессе. Это означает множество вещей, в том числе и то, что здесь царит не только свой язык, но и свои правила, законы и воззрения.