Суккубус - Виталий Вавикин

Слишком много фотографий. Слишком много ненужных фактов. Чем бы ни занимались Маккейны – это их личное дело, будь то оккультизм, коррупция, гомосексуализм и прочие причуды. Белами знал: единственное, что его волнует в этом мире – это он сам, его жена и двое детей, будущее которых напрямую зависит от того, что он делает, и насколько прочен фундамент под его ногами. Поэтому Белами звонил Старику. Звонил снова и снова. И долг Старика Маккейна рос. И Белами знал, что это надежное капиталовложение.

Бруно был стар. Год за годом на протяжении последнего десятилетия он наблюдал, как его некогда крепкое тело превращается в жидкий студень. Он уже не был тем мужчиной, который любил женщин, драки и скотч. И пусть Старик Маккейн говорил, что он значит для него больше, чем десяток молодых псов, Бруно знал, что это всего лишь привязанность и старая дружба. Ведь он и Дэнни, они были вместе с самого начала и вместе дошли до конца. А в том, что это конец, Бруно не сомневался. Сколько им оставалось в этом мире? Пять, десять лет, сдобренных маразмом, болью в суставах и примочками от пролежней? Нет. Бруно хотел еще пожить. Хотя бы последний раз в жизни почувствовать себя тем, кем он был когда-то раньше. И Белами дал ему этот шанс – со своими звонками, жужжащими, как назойливая муха, в кабинете Старика. И эта парочка – журналист и фотограф – они могли уничтожить все, что Бруно и Маккейн создавали последние пятьдесят лет, втоптать в грязь их заслуги, их жизни. Старик никогда не говорил ему о своих слабостях, но Бруно слишком хорошо его знал, чтобы не видеть – сейчас Старик слаб, уязвим, и вместе с ним уязвима их империя. Не власть и закон, не деньги, не сильные мира сего, а всего лишь журналист и фотограф взяли Старика за горло и прижали к стенке. И это был момент истины. Кульминация последних пятидесяти лет. Шанс для Бруно снова почувствовать себя живым.

Ллойд проявлял фотографии, когда Бруно постучал в дверь: негромко, терпеливо. Сложив за спиной руки, он стоял, опустив голову, дожидаясь, когда ему откроют. Он не хотел пользоваться оружием. Нет. Только старость и опыт против молодости и напора. Его кулаки были сжаты. Суставы хрустнули, когда он ударил Ллойда в лицо. Схватил за ворот рубашки, подтянул к себе и ударил еще раз, но уже лбом. Кровь хлынула из сломанного носа, запачкав дорогой костюм Бруно. Ллойд упал на колени. Закрыл лицо руками. Бруно пинал его до тех пор, пока тело фотографа не обмякло. Затем закрыл дверь, осмотрелся. Он никуда не спешил. Женщина Ллойда ушла четверть часа назад, поэтому у него было время. Он собрал в охапку одежду в спальне, перенес в черную комнату, где фотограф проявлял свои снимки, и поджег ее. Пламя охватило стены, негативы, фотографии. Бруно вернулся в спальню и поджег тяжелые шторы. То же самое он проделал в гостиной. После достал из кармана припасенную веревку, обмотал один конец вокруг шеи фотографа, другой привязал к ножке тяжелого дивана, поднял Ллойда на руки и выбросил обмякшее тело в окно.

Пенни вернулась ближе к вечеру, когда пожарные уже сматывали шланги, а зеваки начинали добавлять к увиденному несуществующие подробности, рожденные воспаленным воображением. Микки обнял ее и отвел в сторону, избавляя от ненужных расспросов. Она не плакала, лишь держалась двумя руками за свой большой восьмимесячный живот, словно это было единственное, что у нее осталось.

– Думаю, нам лучше уехать отсюда, – сказал Микки.

Он увез ее в загородный дом своего друга. Позвонил Белами и сказал, что увольняется, уходит на пенсию, бросает все и с этого дня ловит рыбу и разводит цветы. Вернулся в город, снял все деньги, что у него были, и отправил родственников отдыхать в Рио. Потому что следом за Ллойдом прийти могли и за ним, за его семьей, за каждым, кто ему дорог…

Соленые воды начинали отдавать вобравшее в себя днем тепло. Температура воздуха поднималась. Волны бесшумно лизали причал. Бруно сидел в машине, вглядываясь в ночное небо. Он не состарится. Не превратится в беспомощную развалину. Жизнь дала ему еще один шанс. Еще одну возможность. И он не упустит ее. Нет. Он будет держать ее крепко, двумя руками…

Бруно закурил. Отпустил ручной тормоз, позволив машине медленно катиться под уклон. Капот «Олдсмобила» разрезал океанские волны. Тяжелая машина нехотя погружалась на дно. Соленая вода, просачиваясь сквозь щели, заполняла салон. И жизнь начинала стремительно отматывать свою пленку назад. Жизнь Бруно…

Глава третья

Кевин вздрогнул. Глаза его закатились так сильно, что на поверхности остались бледно-желтые белки. По телу волной прокатилась судорога. Затем еще одна и еще. Он бился в припадке, заставив Тэмми вжаться в противоположную стену и в бессилии нервно заламывать руки.

– Что ты делаешь?! – накинулась она на Джесс. Суккуб молчал. Тело его стало прозрачным, утратило формы. – Что ты делаешь?!

Кевин затих. По его лицу градом катился пот. Обветренные губы начали кровоточить.

– Где я? – голос его был тихим, надломленным. Тэмми обняла его, прижимая к себе. – Как я оказался здесь? Что случилось? – он снова вздрогнул, дернулся, словно во сне, и тихо засопел.

– Он умер? – туповато спросила Тэмми.

– Ты что, не слышишь, как он дышит? – скривился суккуб.

– Ну, я не знаю.

– Глупая баба! С ним все будет в порядке.

– То есть… Ты хочешь сказать, что вылечила его?

– Называй это как хочешь.

– Джесс!

– Не надо, не благодари. Я сделала это не ради Кевина, а ради себя. Он все забудет. Ты забудешь.

– Но, Джесс…

– И я не Джесс, – Суккуб растаял, лишился форм, стал тенью.

Тэмми вздрогнула. Затряслась, растянувшись на полу в припадке, затем стихла. Что-то пробурчала сквозь сон, обняла Кевина и начала тихо похрапывать.

Ночь. Часы тикают, отмеряя неизбежность. Кристин и Рой. Молчат. Бумаги на столе. Диван скрипучий. Звон стаканов.

– Выпьешь?

Дешевый скотч. История Кристин о том, что было в доме. И…

– Знаешь, – Рой улыбается, – порой мне кажется, что мы коварней демонов.

Взгляд Кристин.

– Не веришь мне?

– Ну, почему же…

– А мне плевать…

Скотч обжигает губы. И тишина. Порой в ней смысла больше, чем в словах. Мгновение способно изменить часы, недели, годы… Три факта против тысячи: страсть, ненависть и страх… Желать и презирать, всем сердцем ненавидеть, но мысли гнать, что все закончено… Рой гасит свет. Объятия.

– Не надо.

– Что не так?

– Не знаю. Не сейчас.

Скотч по стаканам и в желудки. Еще чуть-чуть…

– Вот так. Вот так…

Любить, но думать о другом, лицо его представив пред собою…

Лаялс. Брэдли встретил его стаканом бренди, дымящейся сигаретой и отсутствующим взглядом.