Лейтенант и его судья - Мария Фагиаш

Капитан извинялся за задержку с ответом, он был в служебной поездке в Боснии и письмо Кунце обнаружил только по возвращении. Он готов встретиться с Кунце в Сараево в любое время, но если дело терпит, то он собирается двадцать пятого февраля быть в Вене. Кунце немедленно телеграфировал, что двадцать пятое февраля его вполне устраивает. Затем он принялся писать рапорт на имя командира корпуса с просьбой дать разрешение на женитьбу.

Капитан Ландсберг-Лёви был молодцеватым темноволосым человеком с резко очерченным профилем ассирийского воина и сдержанной диковатостью добермана-пинчера. В его движениях сквозила некая грация и одновременно настороженность, как если бы он постоянно ожидал нападения сзади. Обладая прекрасными манерами, он в то же время, будучи безукоризненно вежлив, допускал налет раздражающей снисходительности в обращении с людьми. За ним стояли мощь и богатство промышленной империи, и он не позволял никому забывать об этом.

Пунктуально, минута в минуту, он появился в бюро Кунце. Они не были знакомы, но приветствовали друг друга, в соответствии с обычаями австро-венгерского офицерского корпуса, сердечно и непринужденно. Оба были в чине капитана, поэтому общались друг с другом на ты.

— Надеюсь, я не причинил тебе беспокойства, попросив прийти сюда, — сказал Кунце. — Дело в том, что в бумагах я натолкнулся на два твоих коротких письма Петеру Дорфрихтеру, одно от девятнадцатого августа 1908, второе от первого сентября того же года. Я был бы тебе признателен, если бы ты пояснил, о чем там речь.

Он не спускал глаз с барона и заметил некую настороженность на лице, свидетельствующую о том, что вопрос не из приятных. Барон водрузил монокль на левый глаз и внимательно посмотрел на письма. Затем он положил их обратно на письменный стол, и монокль выпал из глаза на его грудь.

— Сожалею, но я не могу сказать больше, чем там написано, — сказал он с ледяной решимостью.

— Ты хочешь этим сказать, что не можешь вспомнить, кто такой этот X, и почему его проступок тебя так потряс, и почему ты скорее опечален, чем оскорблен проступком X. И ты не помнишь, о чем шла речь на встрече с Дорфрихтером?

— Как я тебе уже сказал: больше я ничего об этом сообщить не могу, — повторил Ландсберг-Лёви.

— Почему не можешь?

— Об этом я не хотел бы говорить.

— Дорогой барон, здесь речь идет об уголовном преступлении. Я мог бы в приказном порядке тебя принудить сотрудничать со следствием, но по мне лучше, если бы ты сделал это добровольно. Этот загадочный X — это лейтенант Ксавьер Ванини?

Слегка помедлив, барон сказал:

— Да, это Ванини.

— Что ты имел в виду под словом «проступок»?

Барон нервно вскочил со стула.

— Ты допрашиваешь Дорфрихтера, а не Ванини! Я заверяю тебя, что упомянутое в моем письме дело касалось только меня и Ванини. Дорфрихтер был всего лишь посредником.

— Почему Дорфрихтер, а не кто-то другой?

— Не спрашивай меня. Ванини выбрал его. Может быть, тот сам вызвался. Я знаю только, что Дорфрихтер пришел ко мне по поручению Ванини. Возможно, они были приятелями.

— По какой причине ты не хочешь мне сказать, в чем заключалось существо конфликта? Ведь речь шла об этом?

Барон недовольно уселся снова на стул.

— Ну, в известной степени, да. Речь шла о чести одного человека. Мы сумели это уладить, и я дал слово об этом забыть. И я об этом забыл.

Кунце достал из папки, лежавшей на столе, несколько писем. Он так часто читал их, что знал содержание почти наизусть.

— Эти письма Дорфрихтер писал своей жене летом 1908 года. Имя Ванини упоминается чаше других. Создается впечатление, что этот молодой человек постоянно оказывается в каких-то трудных ситуациях из-за неумеренного употребления алкоголя и неисполнения служебного долга. В одном месте Дорфрихтер упоминает о том, что он помог Ванини уладить какую-то неприятность. Это письмо датировано третьим сентября. За два дня до этого ты написал Дорфрихтеру, что готов с ним встретиться по поводу Ванини.

— Почему ты меня спрашиваешь? Почему не обратишься к Дорфрихтеру или Ванини?

Кунце не дал сбить себя с толку поведением барона.

— Всему свое время. Но у меня есть еще один безобидный вопрос. Ваша встреча с Дорфрихтером проходила в товарищеской обстановке? Или были какие-нибудь сложности?

— Ни малейших. Мы прекрасно ладил и друг с другом. Он отличный парень — Дорфрихтер, имел я в виду. Честно сказать, я никогда не поверю, что он тот, кто стоит за этими проклятыми циркулярами. Это довольно плохая шутка. И, кроме того, безвкусная. У тебя, должно быть, есть какие-то веские доказательства, иначе ты не держал бы его под арестом. И все равно я убежден, что ты заблуждаешься. Зачем, к примеру, ему было посылать яд мне? У нас были прекрасные отношения. К тому же он должен был знать, что я не из тех, кто прибегает к таким чудо-средствам. Если у меня возникают проблемы, я иду к врачу.

Кунце терпеливо ждал, пока барон не закончит. Затем он кивнул.

— Возможно, Дорфрихтер и не Чарльз Френсис. Тем не менее я должен проверить все варианты. Давай теперь вернемся к вашей встрече в Сараево. Дорфрихтер пришел к тебе, потому что Ванини сидел на мели? Из-за чего? Думаю, что речь шла о деньгах. Ты сказал, что на кон была поставлена его честь. Стало быть, он совершил какой-то бесчестный поступок. И ты не хочешь мне об этом рассказать, потому что ему это и сейчас может повредить. Его могут уволить из армии, возможно, даже посадить. Ты был готов простить долг или что там еще было — он, получается, обязан тебе по гроб жизни. Но есть еще и третий, который об этом знает, и это — Дорфрихтер. Он оказал Ванини большую услугу, нет вопроса, и после этого Ванини и ему обязан.

— По твоим рассуждениям, — барон ухмыльнулся, — может оказаться, что это Ванини послал мне капсулы с ядом!

— Возможно, ты прав, — согласился Кунце и замолчал.

Ванини показал, что у него был цианистый калий. Он проходил службу в Линце, откуда происходили коробочки и бумага. По данным полковой канцелярии, он заступил на службу в Нагиканице двенадцатого ноября, после того как накануне вечером приехал туда. Это означает, что он не мог быть в Вене и не мог бросить циркуляры четырнадцатого ноября в почтовый ящик на Мариахильферштрассе. Но это мог для него сделать кто-то другой. Но зачем? По какой причине ему нужно было погубить десять офицеров Генерального штаба? Из этих десяти офицеров он лично знал, кроме барона Ландсберга-Лёви, возможно, еще одного или двух. Какую злобу мог бы он испытывать по отношению к другим? Можно допустить, что он, как и многие войсковые офицеры, в принципе не выносил Генеральный штаб. Может быть, он вообще душевнобольной? Боже милостивый, а вдруг это Ванини — тот человек, а не Дорфрихтер!

— Я не смог бы утверждать, что ты мне крепко помог, — сказал Кунце Ландсбергу-Лёви. — Кажется, ты забыл, что здесь идет речь не о каком-то рыцарском турнире, а о расследовании убийства, которое я провожу. Твой бессмысленный кодекс чести чрезвычайно мешает делу.

Барон встал.

— Сожалею, но здесь я ничего изменить не могу, — чопорно сказал он. — Это все?

— На данный момент да, но, возможно, мне придется тебя еще раз побеспокоить. Я имею в виду всех, кто так или иначе связан с этим делом.

Барон щелкнул каблуками.

— Всегда к вашим услугам.

Оставшись один, Кунце стал взвешивать вариант, при котором Ванини как военный или даже как должник был втянут в это дело. Шансов на это было немного, но и отбрасывать совсем такую вероятность тоже было нельзя. Но на этот раз он не должен передоверять расследование кому-то, а при необходимости ехать в Нагиканицу самому. В дверь постучали, и не успел Кунце сказать «войдите», как в комнату влетел Стокласка, размахивая листком бумаги.

— Капитан Титус Дугонич найден с тяжелым огнестрельным ранением в своей квартире в переулке Химмельпфортгассе!

Квартира располагалась на первом этаже старого дома, вход в который находился в переулке Химмельпфортгассе, а сам дом тянулся до следующей улицы. Вход в квартиру был прямо с лестницы; в квартире через кухню был еще один выход, что для Дугонича, который в этой квартире постоянно не жил, было просто идеальным. Звонит, к примеру, ревнивый муж в переднюю дверь, а его жена тем временем спокойно убегает через черный ход, спускается к переулку Баллгассе, берет фиакр и еще раньше своего мужа успевает оказаться дома.

Когда Кунце вошел в квартиру пострадавшего, он обнаружил там смотрителя дома и штатского, который оказался акушером, жившим в этом же доме на втором этаже. Сразу же после прихода капитана появился полковой врач доктор Рупперт. Кунце пришло в голову, что сцена, которую он не так давно пережил, снова повторяется с той лишь разницей, что жертва на этот раз была не мертвой, как Рихард Мадер, а довольно-таки живой и изрыгающей громкие проклятья. Пуля вошла в нижнюю часть бедра и через боковую мышцу вышла с другой стороны, задев верхнюю бедренную кость. Таково было предварительное заключение местного медика, с которым доктор Рупперт с обычным для него презрением военного врача к штатским коллегам не соглашался.