Змеиный крест (СИ) - Энни Вилкс

другу на продирающем до костей осеннем ветру. Было уже очень холодно, почти наступила зима, последние птицы покинули Фортц и его окрестности, и на Приют понемногу опускались ночные морозы. Сильный ветер сдувал с деревьев последнюю листву, гнал ее по дорожкам и открытым каменным коридорам.

Алана проснулась уже после полудня, потянулась в кровати и зажмурилась, прикидывая, сколько сегодня нужно было сделать. Балгар, завхоз Приюта, лично просил ее помочь с готовкой к празднику. Обычно уверенный в себе до хамства окружающим мужчина выглядел потерянно и даже немного заикался, объясняя, что хотя пьянящие напитки и цветочные десерты создают сами шепчущие, остальное остается слугам. Алана согласилась, не желая портить с ним отношения, и Балгар тут же не постеснялся предложить ей прислуживать на балу, что Алану уже возмутило. «Я приглашена», — сказала она ему, и получила немного удовольствия от злорадства, увидев его завистливо вытянувшееся лицо. И тут же ей стало стыдно: все слуги мечтали оказаться на балу среди шепчущих, и нажимать на эту болевую точку было низко.

Вот только Алана сомневалась в своем праве быть на празднике. Она не была уверена, что станет обучаться. Келлан уговаривал ее, а узнай Хелки, что она всерьез подумывает отказаться, не сносить Алане головы, но… Все было совсем не однозначно, и чем больше она думала о своих перспективах, тем больше они ее пугали. Сейчас, получив впервые в жизни возможность не быть более безголосым инструментом, она распробовала свободу на вкус и не хотела от нее отказываться. Директор Син, как бы им ни восхищалась Хелки и как бы ни хвалил его Келлан, был ей незнаком, к тому же вызывал у нее смутное беспокойство.

С тех пор, как она перестала носить змеиный крест, ее зрение, или, лучше сказать, видение мира, преображалось и наливалось новыми красками. Шепчущие, с которыми она общалась, кроме внешних, звуковых и других привычных характеристик, приобрели вдруг еще какое-то качество. Это можно было сравнить со светом, с теплом и холодом, может быть с запахом или вкусом, или со всем сразу. Она как будто видела окружающих, но не глазами, ощущала их присутствие, но не кожей. Новые чувства нарастали постепенно, и когда она поделилась ими с Хелки, та сказала, что так маги ощущают ауру существ. Хелки рассуждала об этом скорее теоретически: ей это почти не удавалось, сколько бы она ни тренировалась, как учил наставник Нар, держать фокус внимания на человеке, а фокус зрения позади него. «Я тебе завидую, — вздохнула тогда подруга. — Ты, наверно, талантливая».

Она же объяснила Алане, что чем сильнее маг, тем ощутимее должна быть его аура, если он ее не скрывает. Алана смотрела на Хелки, и Хелки сияла теплым золотом, а ее похожий на колокольчик голос будто убаюкивал растревоженную материю мира. Алана касалась — о Свет, забыть, не краснеть! — лица наставника Келлана, и на нее опускалась живительная прохлада цвета молодой травы, и гармония, будто она оказалась в пышущем жизнью летнем лесу, и у всего этого был сладкий и тягучий как мед привкус.

А Син… Син разрезал собой пространство, как нож проходит сквозь вуаль. В нем чувствовался металл. Если бы она попыталась определить его цвет, это был бы очень холодный серо-голубой оттенок стали. В его обманчивой простоте таились опасность и сила. Это не пугало бы Алану так, не представляй она, что будет вынуждена выполнять все приказы этого неизвестного существа целых пятьдесят лет — больше, чем жизнь, которую она уже прожила.

— На самом деле, — призналась она Келлану перед самым его уходом, — дело даже не в директоре Сине. Я не хочу быть вещью. А не иметь возможности не исполнить приказ — разве это не быть вещью, как красиво ни называй? Когда мы служили Голденерам, мы все делали, как они говорили, даже если нам это казалось неправильным. Но мы любили их. Если бы мастер Оливер оказался садистом и убийцей, мы бы не стали с этим мириться. У нас была такая возможность, понимаете? Да, я знаю, в Черных землях, например, такой возможности у безымянных нет. Мне как-то рассказывали, что и там, и в Красных землях, и в Серых, и даже кое-где в Синих безымянных продают и покупают, и они не могут сменить хозяина. Но у нас было иначе. Мы в любой момент могли уйти, хоть и не хотели. Это было служение. А Син предлагает не служение. Он предлагает рабство.

— Понимаю, почему рассуждаешь так. Но ты чересчур категорична, — улыбался Келлан ей в макушку. — Только на моих глазах сотни учеников легко пошли на отработку, и никто не жалел о своем выборе. Пятьдесят лет — ничтожно мало, если ты можешь жить тысячу и обладать при этом теми умениями, что дает Приют. Директора не используют вчерашних послушников как рабов. Лучшим они предлагают обучать молодых, остальным — изредка дают поручения. Это не каторга.

Алана промолчала тогда. Перспектива прожить тысячу лет казалась смешной и никак не связанной с ней, Аланой дочерью Ласа. Может, это могло бы произойти с Тамаланией Вертерхард, но образ этой женщины был Алане чужим.

И, если признаваться себе честно, она была почти уверена, что Син ошибся.

54. Алана

Перед самым празднованием Хелки заглянула на кухню, где Алана уже почти отчаялась в попытках изящно задрапировать синюю ткань. Хелки выглядела великолепно: в распущенные локоны она вплела золотые и серебряные нити, а легкий летящий силуэт длинного шелкового платья цвета бирюзы струился при ходьбе, создавая образ почти неземной. Верхняя часть платья была переброшена через одно плечо и убрана поясом, как две капли воды похожим на пояс, который пыталась пристроить Алана.

— Ты невероятно красивая! — восхитилась Алана.

— Сегодня здесь будет вся знать Империи, даже кое-кто из-за границы. Говорят, на празднике Нанесения даже император появлялся несколько декад назад. Все будут такими красивыми. Я хочу просто быть наравне с герцогинями. Как думаешь, меня заметят?

— Еще бы, — искренне сказала Алана, чувствуя легкий укол зависти.

— Их будут объявлять по имени и фамилии, — подняла палец вверх Хелки. — И нужно