Жестокие слова - Луиз Пенни

Он вернулся к своему алфавиту и написал слово «Монреаль» под первыми восемью буквами, потом дополнил строку буквами алфавита начиная с «А» до общего числа букв.

А, Б, В, Г, Д, Е, Ё, Ж, З, И, Й, К, Л, М, Н, О, П, Р, С, Т, У, Ф, Х, Ц, Ч, Ш, Щ, Ъ, Ы, Ь, Э, Ю, Я

М, О, Н, Р, Е, А, Л, Ь А, Б, В, Г, Д, Е, Ё, Ж, З, И, Й, К, Л, М, Н, О, П, Р, С, Т, У, Ф, Х, Ц, Ч

— И вот теперь, если мы хотим послать слово «убить», то как оно будет выглядеть? — спросил Жером у Гамаша.

Старший инспектор взял карандаш и обвел пять букв — ЛОБКФ.

— Точно, — просиял доктор Брюнель.

Гамаш смотрел как зачарованный. Тереза, которая уже видела это прежде, отошла назад и улыбнулась, гордясь умом своего мужа.

— Нам нужно ключевое слово. — Гамаш выпрямился.

— Только и всего, — рассмеялся Жером.

— Я думаю, что знаю его.

Жером кивнул, подтянул стул к столу и сел. Он снова четкими буквами написал алфавит.

А, Б, В, Г, Д, Е, Ё, Ж, З, И, Й, К, Л, М, Н, О, П, Р, С, Т, У, Ф, Х, Ц, Ч, Ш, Щ, Ъ, Ы, Ь, Э, Ю, Я

Его карандаш замер над следующей строкой.

— Шарлотта, — сказал Гамаш.

Клара и Дени Фортен неторопливо попивали кофе. В садике ресторана «Сантрополь» почти никого не было, нахлынувшая на ланч толпа — в основном ведущие богемный образ жизни молодые люди из квартала Плато-Мон-Руаяль — рассеялась.

Принесли счет, и Клара поняла: либо она скажет то, что собиралась, сейчас, либо никогда.

— Я хотела поговорить с вами еще кое о чем.

— О скульптурах? Вы их привезли? — Фортен подался вперед.

— Нет, они все еще у старшего инспектора, но я сказала ему о вашем предложении. Я думаю, трудность состоит в том, что они являются уликами в деле об убийстве.

— Конечно. Спешки никакой нет, хотя у этого покупателя может пропасть интерес. Вообще удивительно, что кто-то захотел их купить.

Клара кивнула и решила, что, наверное, сейчас самое время попрощаться. Она может вернуться в Три Сосны, начать составлять список приглашенных на вернисаж и забыть об этом деле. Да и замечание Фортена по поводу Габри стало забываться. Не стоило поднимать такую бучу из-за этого.

— Так о чем вы хотели поговорить? Стоит ли вам купить дом в провинции Тоскана? Как насчет яхты?

Клара не была уверена, шутит он или нет, но не сомневалась: легким разговор не получится.

— Да вообще-то, тут и говорить не о чем. Может быть, я ослышалась, но мне показалось, что вчера, когда вы приезжали в Три Сосны, вы сказали кое-что о Габри.

Фортен смотрел на нее с интересом, озабоченностью, недоумением.

— Он обслуживал нас в бистро, — пояснила Клара. — Принес нам напитки.

Фортен продолжал смотреть на нее, и она чувствовала, как испаряется ее мозг. Она целое утро повторяла те слова, что скажет ему, а теперь даже имени своего не могла вспомнить.

— Ну, я просто подумала, что вы знаете…

Ее голос смолк. Нет, она не могла сделать это. Она подумала, что это, вероятно, знак Господень и она не должна говорить ничего. И что она делает из мухи слона?

— Да нет, ерунда. — Она улыбнулась. — Просто подумала, что нужно назвать вам его имя.

К счастью, она сообразила, что Фортен привык иметь дело с художниками, которые либо пьяны, либо тронулись умом, либо накачались наркотиками. Клара, вероятно, причастилась и того, и другого, и третьего. Должно быть, она казалась ему блестящим художником, но несколько съехавшим с шариков.

Фортен подписал чек и оставил, как заметила Клара, очень большие чаевые.

— Я его помню. — Фортен повел ее через ресторан с его темным деревом и запахом травяного чая. — Это тот, который пидор.

ЛАБКФ?

Они разглядывали буквы. Чем больше они смотрели, тем меньше видели в этом смысла, что тоже имело определенный смысл.

— Есть еще какие-нибудь предложения? — Жером поднял голову от стола.

Гамаш пребывал в полном недоумении. Он был уверен, что они на правильном пути, что «Шарлотта» — именно то слово, с помощью которого можно сломать этот шрифт. Он задумался на несколько секунд, вспоминая подробности дела.

— Уолден.

Он знал, что хватается за соломинку. И конечно, это слово тоже ничего не дало.

Ничего, ничего, ничего. Что же он упустил?

— Ну, я продолжу попытки, — сказал Жером. — Может быть, это и не шифр Цезаря. Есть куча других кодов.

Он обнадеживающе улыбнулся, и старший инспектор испытал то, что, вероятно, чувствовали пациенты доктора Брюнеля. Новости были нерадостные, но он видел перед собой человека, который не собирался сдаваться.

— А что вы можете мне сказать об одном из ваших коллег — Винсенте Жильбере? — спросил Гамаш.

— Он не был моим коллегой, — раздраженно сказал Жером. — И не был коллегой ни одному из тех, кого я помню. Он не мог выносить глупцов. Вы не замечали, что подобные люди всех считают глупцами?

— Настолько все плохо?

— Жером реагирует так раздраженно только потому, что доктор Жильбер считал себя богом, — сказала Тереза, присаживаясь на подлокотник кресла мужа.

— Работать с такими трудновато, — сказал Гамаш, которому и самому пришлось поработать с несколькими «богами».

— Нет-нет, дело не в этом, — улыбнулась Тереза. — Жером раздражается потому, что настоящим богом он считает себя, а Жильбер не хотел коленопреклоняться перед ним.

Они рассмеялись, но прежде остальных улыбка сошла с лица Жерома.

— Винсент Жильбер очень опасный человек. И я думаю, у него действительно комплекс бога. Он страдает манией величия. Очень умен. Эта книга, которую он написал…

— «Бытие», — сказал Гамаш.

— Да. Она была продумана. До последней буквы. И нужно отдать ему должное: она произвела желаемый эффект. Большинство людей, которые читают книгу, соглашаются с ним. Он, безусловно, великий человек. А может, даже и святой.

— Вы в это не верите?

Доктор Брюнель фыркнул:

— Он убедил людей в своей святости — вот единственное чудо, которое он совершил. А это уже не мало, если ты знаешь, какой он подонок. Верю ли я в это? Нет, конечно.

— Ну, пришло время для моих новостей. — Тереза Брюнель встала. — Идемте со мной.

Гамаш последовал за ней, оставив Жерома ломать голову над шифром. В кабинете Терезы было больше журналов и газет. Она села за свой компьютер и после нескольких быстрых ударов по клавиатуре появилась фотография. На ней было изображено кораблекрушение.

Гамаш подтянул к столу стул, сел.

— Это?..

— Еще одна резная скульптура? Oui. — Она улыбнулась, как фокусник, который необыкновенно эффектно извлек из ниоткуда кролика.

— Это сделал Отшельник?

Гамаш повернулся на своем стуле и посмотрел на нее. Тереза кивнула. Он снова посмотрел на экран. Резьба была сложная. С одной стороны — разбитый корабль, потом лес, а на другой стороне — строящаяся деревня.

— Даже на фотографии работа кажется живой. Я вижу этих маленьких людей. Это те же люди, что и на других скульптурах?

— Я думаю, да. Но не могу найти испуганного мальчика.

Гамаш осмотрел деревню, корабль на берегу, лес. Ничего. Что случилось с мальчиком?

— Нам нужна скульптура, — сказал Гамаш.

— Она находится в частной коллекции в Цюрихе. Я связалась с одним своим цюрихским знакомым — владельцем галереи. Он очень влиятельный человек. Обещал помочь.

Гамаш был достаточно мудр, чтобы не расспрашивать суперинтенданта о ее связях.

— Дело не только в мальчике, — сказал он. — Нам необходимо узнать, что написано снизу.

Как и другие скульптуры, эта внешне имела мирный, спокойный вид. Однако какая-то тревога исходила и от нее.

Но опять же крохотные, вырезанные из дерева человечки казались счастливыми.

— Есть и еще одна. В некой кейптаунской коллекции.

Монитор мигнул, и появилось еще одно изображение. На склоне горы лежал спящий или мертвый мальчик. Гамаш надел очки, наклонился, прищурился.

— Сказать трудно, но я думаю, что это все тот же юноша.

— И я тоже так думаю, — сказал суперинтендант.

— Он мертв?

— Я и себе задавала тот же вопрос, но вряд ли. Вы не замечаете некую характерную особенность в этой скульптуре, Арман?

Гамаш откинулся назад, глубоко вздохнул, освобождаясь от напряжения, которое начал испытывать. Он закрыл глаза, потом снова открыл их. Но на этот раз не для того, чтобы посмотреть на изображение, выведенное на экран. На этот раз он хотел почувствовать его.

Прошло несколько секунд — и он понял, что Тереза Брюнель права. Это другая резная скульптура. Резчик явно был тот же самый, тут сомнений не было, но одна важная составляющая изменилась.

— Здесь нет страха.

Тереза кивнула:

— Только спокойствие, умиротворение.

— Даже любовь, — сказал старший инспектор.

Ему хотелось взять эту скульптуру в руки, даже завладеть ею, хотя он и понимал, что это невозможно. И он — уже не в первый раз — ощутил позыв желания. Жадности. Он знал, что никогда жадность не станет побудительным мотивом его действий. Но он знал, что другие могут оказаться не столь сдержанными. Да, такая скульптура стоила того, чтобы ею завладеть. И вероятно, все эти скульптуры того стоили.