Мемуары - Теннесси Уильямс

(Близкий контакт со смертью — зачаровывающий опыт. Самое интересное — как страх затмевается волей сражающегося за жизнь; наверное, это похоже на то, что чувствовали гладиаторы во время смертельных боев в римском Колизее.)

Когда меня сочли способным к передвижению, то отвезли в больничную палату наверху. Там я обнаружил, что со мной нет моих «розовых» таблеток. Сестра с большой неохотой выделила мне полтаблетки секонала. Я поклялся ей, что не могу спать без него, а мне надо выспаться. Она пожала плечами и выскочила из палаты со словами, что ни одному человеку, только что поступившему из реанимации, никто не даст полтора грамма секонала. Что делать? В палате был телефон, я позвонил в отель бедному Фрэнки.

Он только что лег спать после трехчасового бодрствования рядом со мной в реанимации, но я сказал: «Бога ради, вставай и приезжай сюда с моим пузырьком секонала».

Он, наверное, был слишком сонным, чтобы отличить один пузырек от другого, потому что очень скоро прибыл с пузырьком мочегонных таблеток, которые я принимал в то время. Он поставил бутылочку на стол, и прежде чем я смог понять ошибку, ушел.

Когда я увидел, что пузырек не тот, я встал с кровати, оделся — кроме обуви, она не налезала на меня — и пошел по больничному коридору. По дороге я снова встретился с сестрой.

— Мистер Уильямс, — сказала она, — о чем вы думаете?

— Ни о чем, — ответил я, — только как выбраться отсюда.

— Мистер Уильямс, больница не отель, вы не можете выйти отсюда, пока мы вас не выпишем.

— К черту, я сам себя выписываю, вызовите мне такси.

Было сделано еще несколько попыток удержать меня.

Такси мне пришлось вызывать самому. Оно прибыло, и я поехал прямо в «Бук-Кадиллак», который теперь называется «Шератон» или как-то так.

У Фрэнки давно уже прошел период, когда он удивлялся моему сумасбродному поведению. Он открыл свои заспанные глаза и подвинулся, чтобы дать мне место, — и, чтобы завершить эту историю, чересчур фантастическую даже для литературы, я занялся любовью с моим нежным, все дозволяющим сицилийцем.

Лодыжки остались такими раздутыми, что на репетиции и в Кливленде, и даже в Чикаго я ходил в шлепанцах.

Именно в Чикаго Бетт Дэвис заявила, что ей надоела режиссура Фрэнка Корсаро, и велела не пускать его в театр. В театр он больше не приходил, но остался в Чикаго; тогда Бетт сказала, что не потерпит его дальнейшего пребывания в городе, и что он должен немедленно вернуться в Нью-Йорк, в свою чертову Актерскую студию, которая его породила.

Принято считать, что театральный джентльмен — явление редчайшее. Дать вам список тех, с кем я был знаком?

Хосе Куинтеро, Элиа Казан, Роберт Уайтхед, Джо Лоузи. Ну и Дэвид Меррик, знаменитый бродвейский продюсер, всегда позволявший мне предлагать для постановок на Бродвее пьесы, обреченные им на провал. Сейчас я не знаю, как отомстить ему за его обращение с моей новой пьесой «Знак Батареи Красного Дьявола». И, конечно, в это список входит любимая моя ныне покойная Таллула.

Я вставил ее в список джентльменов не для того, чтобы унизить леди, а потому что она — леди, в которой было непререкаемое и мощное присутствие мужского начала.

Естественно, этот список может быть продолжен…

Яркое воспоминание из другого времени.

Где-то в начале шестидесятых Фрэнки начал терять жизненные силы и стал невеселым. Я, конечно, связывал это с наркотиками, не допуская даже мысли, что он может заболеть.

Но Фрэнки знал, что нездоров, и вернулся из Ки-Уэста в Нью-Йорк для медицинского обследования. Примерно в это же время — из-за потери им охоты к сексу со мной — я сблизился с молодым ново-орлеанским проститутом, известным как Дикси Докси[69], вполне заслужившим эту кличку. Он был очень красивым светловолосым парнем лет двадцати двух, с гладкой кожей и соблазнительным задом, который он охотно подставлял.

Когда Фрэнки вернулся после медицинского обследования, мы с Дикси Докси жили в шикарном отеле на Ки-Бискейн[70], ведя образ жизни Райли[71]. Первый полный вариант «Игуаны» как раз шел в Коконат-Гроув, неподалеку. Фрэнки каким-то образом узнал, что мы были там, и неожиданно приехал, как раз тогда, когда Дикси Докси — совершенно пьяный — прогуливался у бассейна в темно-красных нейлоновых плавках.

Фрэнки посмотрел на него с презрением. Дикси Докси считал, что я на его стороне, и нисколько не смутился.

Не стоит говорить, что Фрэнки уже на следующий день вернул меня домой, в Ки-Уэст, а этого блондина я больше никогда не видел. Но в сексуальном отношении я продолжал вести себя бесстыдно.

«Игуана» шла всего две недели. Я пригласил молодого режиссера, Фрэнка Корсаро, который прошлым летом в Сполето ставил ее более ранний вариант, приехать в Ки-Уэст вместе с приятным и представительным парнем, игравшим в пьесе одного из любовников Мэксин. Парень делал вид, что умеет водить машину, но немедленно стало ясно, что ничего он не умеет, машину бросало из стороны в сторону, и за руль пришлось сесть мне, хотя у меня и нет водительских прав.

Фрэнки сам был увлечен этим парнем, и в нашу первую ночь в Ки-Уэсте не поднялся наверх, в постель. Он сидел внизу на диване и курил — может быть, я был не совсем прав, думая, что он ждал шанса выманить парня из спальни, находившейся внизу, и приписал ему свои желания.

Моя ревность достигла состояния ярости. Улегшись наверху спать и немного поволновавшись, я слетел вниз — Фрэнки все еще сидел на диване, как Лорелея.

— Марш в постель, — заорал я. — Я знаю, зачем ты тут расселся! Можешь не бояться, что я буду приставать к тебе сегодня — я вообще не дотронусь до тебя!

Фрэнки пожал плечами и поднялся со мной наверх, и скоро похрапывал, а я лежал без сна до рассвета.

Наши отношения с Лошадкой продолжали портиться, периоды примирения сокращались. Он мне никогда не отказывал, но создавал такую атмосферу, что я, со своей гордыней, почти не мог идти на компромисс.

Однажды три проститута из Майами приехали в наш город и поселились в мотеле в Саут-Бич.

Я едва был с ними знаком, но, толкаемый распутством, провел с ними целый день и начало вечера — сейчас мне вспоминается, что я вступал в интимные отношения со всеми тремя, будучи в состоянии пьяного куража и придавая этому не больше значения, чем прыжку через кучу навоза.

Фрэнки приготовил ужин — или еще готовил его — когда я вернулся домой. Молчание было зловещим. Я, как король, уселся в нашем патио за стол и стал ждать, когда меня обслужат. Кухонная дверь распахнулась, и в меня полетел кусок мяса, просвистев всего в паре дюймов от моей головы. За ним последовала тарелка с молодой кукурузой, снова едва не попав в цель, потом салат, а потом — полный до краев кофейник.