Искатели необычайных автографов - Владимир Артурович Левшин

святых отцов безобидное, на наш взгляд, открытие? Они тотчас объявили, что торричеллиева пустота заполнена сильно разреженным воздухом и потому она пустота не настоящая. При этом больше всех суетился отец Ноэль: он отправил Паскалю заумнейшее послание, где утверждал, что пустота — пространство, а всякое пространство есть тело, а тело не может быть пустотой. Паскаль, в ту пору тяжко больной, вежливо высек почтенного путаника в ответном письме.

— А он что? — интересуется Фило. — Разразился проклятиями?

— Эх, мсье, плохо вы знаете иезуитов. Ноэль отвечал с велеречивым смирением. Он-де изменил свое мнение о пустоте под влиянием доводов Паскаля, а потому не обидится, если тот по болезни ему не ответит. Не имея охоты к бессмысленным спорам, молодой ученый и впрямь промолчал. А иезуиты распустили слух, будто он признал себя побежденным.

— Но ведь это же низость! — возмущается Фило.

Бес философски пожимает плечами. То ли бывает! По части провокаций святым отцам ни один черт в подметки не годится. А уж Ноэль… Подстроив одну гадость, он тотчас приступил к следующей: состряпал несколько путаных сочинений, нафаршированных злобными выпадами против сторонников пустоты. В одном из них — оно называется «Полнота пустоты» и посвящено принцу Конти́ — преподобный отец совершенно недвусмысленно призывал влиятельного аристократа покарать нечестивцев, оклеветавших природу на основании плохих опытов.

— Ну, а Паскаль? — пристает Фило. — Как отнесся к этому он?

— Продолжал размышлять об опытах Торричелли, мсье. На сей раз ему захотелось выяснить, что удерживает ртуть в трубке на определенном уровне. Собственно, правильную догадку высказал уже Торричелли: жидкость поднимается лишь до тех пор, пока не уравновесится внешним воздухом. Но догадка догадкой, а доказательство доказательством. И Паскаль приступил к опыту на горе Пюи́ де Дом. К тому самому опыту, который подтвердил существование атмосферного давления.

Но Фило давлением не интересуется. Ему до смерти любопытно, как повели себя отцы-иезуиты, когда пустота в трубке стала доказанным фактом. Небось продолжали долдонить свое?

— Еще одна ошибка, мсье, — вздыхает бес. — Отрицать существование пустоты после доскональнейших опытов Паскаля не было смысла. И мстительные святоши придумали новую подлость: обвинили его в плагиате. Он, дескать, приписал себе опыты Торричелли. Вот вам типичный образчик иезуитской снисходительной морали.

Филоматики озадачены. Снисходительная мораль? Это что же?

— Хитрая штука, мсье! — отвечает бес. — Требования христианской религии суровы: не убий, не укради, не прелюбодействуй, не преступи клятвы своей… Заметьте, здесь что ни фраза, то запрет. Вот отцы-иезуиты и напридумали множество хитроумных оговорок и условий, которые позволяют им оставаться чистыми перед лицом господа, наживаясь, властвуя и живя в свое удовольствие. Это называется у них казуистикой.

— Казуистика… От латинского «казус» — «случай», — сейчас же определяет Фило.

— Совершенно верно, мсье. Так сказать, руководство на случай, применительно к обстоятельствам. К примеру, судья разбирает тяжбу, где обе стороны приводят одинаково достоверные доказательства своей правоты. Как ему поступить? Не знаете! А по мнению казуистов, дело надо решить в пользу того, кто дал судье некую мзду.

— Тьфу! — в сердцах сплевывает Мате.

— А вот вам другой случай. Дать слово и не сдержать его — грех это или не грех? Конечно, грех, говорят казуисты, но только в том случае, если, давая обещание, вы собирались сдержать его. Если же такого намерения у вас не было, поступайте, как вздумается.

— Да ведь этак можно оправдать любую мерзость, — наивно изумляется Фило.

— Всё. Решительно всё, мсье. Даже убийство. Сказать, например: «Я хочу убить этого человека!» — грех номер один. Но стоит добавить про себя: «Если так угодно богу», — и ты уже чист как стеклышко…

— К черту! — вскипает Мате, с ненавистью глядя на благостную физиономию Ноэля. — Асмодей, несите нас прочь отсюда. И ни слова больше об иезуитах. Слышать о них не могу!

— Как угодно, мсье. Попрошу, однако, отметить, что история с пустотой — первое столкновение Паскаля с иезуитами.

— А что, будут и другие? — любопытствует Фило.

— Всенепременно, мсье. И уж тогда святым отцам несдобровать. Запомнят они Паскаля. Он им такое устроит…

— Он?! Юноша на высоко взбитых подушках? Такой болезненный, такой слабый…

Но бес только ухмыляется. Мсье плохо знает иезуитов, а уж Паскаля — подавно!

Человек-случай

Фило разгневан: его воспитывают с утра до ночи! Этого он не знает, того не угадал… Но теперь баста! С этой минуты он не даст себя в обиду.

— Асмодей! — произносит он тоном восточного деспота. — Что-то вы дерзки стали, милейший. Попридержите язык и займитесь делом. Меня интересует вон тот четырехугольный двор с аркадами понизу. Хотя для двора он, пожалуй, слишком велик. Так что, скорей всего, это площадь, и очень, надо сказать, красивая. Хорошо бы узнать, как она называется.

Асмодей молчит.

— Асмодей! У вас уши заложило?

— Нет, мсье, — мычит тот, не разжимая рта, — с ушами все в порядке. Язык. Вы велели попридержать его.

Он так мило дурачится, что Фило не выдерживает — улыбается.

— Ну будет, будет… Мир! — ворчит он добродушно. — Так как бишь она называется, эта площадь?

— Смотря когда, мсье. После французской революции — площадь Воге́зов. В честь первого восставшего французского департамента Во. А пока что Королевская площадь. Излюбленное место французских знаменитостей. Ришелье, Корнель, Виктор Гюго, Теофи́ль Готье[41] — все они жили или будут жить на Королевской площади. Мадам де Севинье́, правда, называет ее просто «площадь»…

Мате неприязненно хмурится. Мадам де Севинье? Кто такая? Фило сражен (теперь его очередь воспитывать): не знать о мадам Севинье! Автор интереснейших писем, которые справедливо почитаются вершиной эпистолярного жанра во французской словесности… Да если угодно, в письмах Севинье отразилась вся Франция семнадцатого столетия!

— Не забудьте добавить: Франция, увиденная глазами именитой французской аристократки, — напоминает бес. — Маркиза де Севинье — некоронованная королева Маре́, самого аристократического квартала Парижа, который, кстати сказать, примыкает к Королевской площади. Да вот он, мсье, как раз под нами! Роскошные особняки Маре принадлежат знатнейшим вельможам.

— Могли бы и не говорить, — бурчит Мате. — И так видно. Зеркала. Позолота. Толпа расфуфыренных празднословов…

— Если не ошибаюсь, вы говорите о доме номер один, — тотчас определяет бес. — Какое совпадение! Как раз особняк несравненной Мари: у нее сегодня приемный