Любовь с чистого листа - Кейт Клейборн

— Значит, это твоя комната.

— Моя старая комната, — поправляет Рид.

Мы в отделанном подвале дома Сазерлендов, это большое пространство с низким потолком, состоящее из прачечной, кладовой, ванной и куска свободного пространства. Ясно, что с детства Рида его переделали — теперь это комната для гостей со старой мебелью и предметами декора.

— Здесь раньше были две двухэтажные кровати, — говорит он. — А здесь письменный стол. — Он указывает на дальнюю стену, где стоит незамысловатый комод, а над ним единственный источник естественного света — узкий прямоугольник окна, который в такую темноту, как сейчас, представляет собой черную рябь стекла, на которой звездами мерцает тусклый свет прикроватной лампы.

— Уютно, — говорю я, направляясь к кровати. Сажусь и аккуратно подтягиваюсь на ладонях в центр. Я откидываюсь назад, опершись на руки и перекрестив лодыжки. Рид все еще в дверях, прислонился к косяку.

— Ты не против, что мы остаемся на ночь?

Изначально мы ехали только на день, но он плавно перешел в вечер самым банальным образом — никто из нас не считал минуты в разговоре за чаем. Когда речь зашла о моей работе, Кэди стала умолять меня сделать ей дизайн визиток, на что я согласилась без раздумий и спустя пару часов набросала три варианта. Я с радостью приняла ее восторженные объятия, но настоящей наградой было то, что сделал Рид: подойдя посмотреть на конечный результат, он наклонился, поцеловал меня в висок и прошептал слова благодарности на ухо. К тому времени со стороны Синтии было вполне естественно спросить, останемся ли мы на ужин, который затем перетек в уборку со стола, которая перешла в игру в карты, видимо, традиционную для семьи Сазерлендов.

И вот стало слишком поздно, и Синтия настояла.

— Очень, — отвечаю я с улыбкой. — Мне было весело.

— Хорошо.

Ох, это слово. Когда он произносит его своим низким голосом, я будто снова в его постели, а он надо мной. Пусть его родители и сестра сейчас всего этажом выше и коридором дальше, я беспокойно ерзаю, внезапно ощутив разом все его страстные, но мимолетные прикосновения за сегодня.

Взгляд Рида меняется — загорается знакомым огнем, — когда он смотрит на меня.

— Ты не войдешь? — спрашиваю я невинно. А веду себя совсем не невинно.

— Посмотрим.

— На что?

— На то, примешь ли ты крайне неудачное решение надеть пижаму моей сестры, — сухо произносит он, кивая в сторону аккуратно сложенного комплекта с шортами, который Кэди дала мне вместе с сумочкой различных туалетных принадлежностей.

— Правда? — Я тянусь к стопке и беру футболку. — Но этот тай-дай подходит к цвету моих глаз. Да вообще любых глаз.

Закрыв дверь, он приближается и осторожно забирает у меня футболку. Затем замирает, оглядывает стопку вещей и в одно мгновение сметает ее с кровати на пол, бросая сверху футболку. С открытым от изумления ртом я смотрю на пол, затем на него.

— Никогда не видела тебя с этой стороны, — поддразниваю его я. — Бунтарь, даже безумец. Кажется, ты меня соблазняешь.

Рид наклоняется ко мне, положив руки мне на бедра, и целует, как я люблю, на раз, два, три. Затем отстраняется, смотрит на меня, замечая, как участился мой пульс. На лице появляется хитрая несимметричная улыбка. Это его игривое лицо.

Снова ерзаю, сдвигая ноги.

— Наверное, все дело в том, что я нарушаю старое правило. Никаких девушек в своих комнатах.

— Половое созревание было для тебя пыткой, да? — говорю я и целую его в шею, посасывая кожу.

Он проводит пальцем по линии моего подбородка, и я откидываю голову, открывая шею его теплым поцелуям.

— Я все время тратил на математику.

Я мягко смеюсь, кладя руки ему на бока, и мы сливаемся в долгом сладком поцелуе. Губы Рида жадные, руки становятся все нетерпеливее. Он наваливается на меня, когда наши бедра соприкасаются и начинают двигаться в едином ритме, — и тут кровать предательски громко скрипит, да так, что покойники проснутся.

Я тут же замираю, будто притворяясь мертвой.

Игра окончена.

Рид хрипло стонет над моей шеей, напрягаясь всем телом от досады, а я с тихим смешком выдыхаю и глажу его по спине, отчаянно пытаясь игнорировать — и не тереться — кое-что твердое под джинсовой тканью между его ног, что все еще касается очень чувствительного места между моих. Я стараюсь умерить сбивчивое дыхание и ускорившийся ритм сердца, а он низким, хрипловатым и отчаянным голосом говорит:

— Боже, почему мы не дома?

Не успев успокоиться, я снова напряглась, руки на спине Рида на секунду замерли, а затем продолжили гладить, усмиряя мое потрясение от его слов.

«Почему мы не дома?» В городе.

Тело Рида тоже дрогнуло, видимо, от шока после произнесенных слов. От его ошибки назвать Нью-Йорк домом. Он тут же откатывается на спину сбоку от меня. Сантиметры между нами кажутся километрами, тем расстоянием, что мы проехали сегодня на машине, или тем, на какое Рид уедет в конце лета.

А потом он находит мою руку и переплетает наши пальцы.

Мы долго лежим в этом положении.

— Что сказал отец, — наконец произносит он, и я поворачиваю к нему голову, смотрю на его профиль.

— Рид, — я стараюсь говорить так же тихо, как он. — Ты был совсем юным.

— Но вырос. Иногда я задумываюсь об этом. Может, стоит попытаться снова. Когда все это… Когда я закончу дела на работе. Я скопил денег. Я могу позволить себе…попытаться.

— Преподавать? — спрашиваю я.

Он кивает.

— Думаю, у тебя бы отлично получилось. У тебя классные задумки. Ты…

— В Нью-Йорке, — перебивает он, и я, кажется, дергаюсь, невольно сжимая его руку. Никогда, никогда Рид даже не намекал ни на что подобное. Никогда Нью-Йорк в его словах не был вариантом жизни после лета. Тот факт, что он говорит об этом в родном доме, по которому так скучает, придает его словам огромный вес.

Я сглатываю.

— Ты ненавидишь Нью-Йорк, — говорю я.

— Он уже въелся в меня.