Скандальные наслаждения - Элизабет Хойт

Уэйкфилд цинично улыбнулся:

– Мало кто из представителей нашего класса удерживается от того, чтобы не завести любовницу после свадьбы, а вы тем не менее ждете, что я поверю на слово, будто вы этого не сделаете?

– Да.

– А ваша винокурня? Вы откажетесь от нее ради моей сестры?

Гриффин подумал о Нике, забрызганном желе, угрями и собственной кровью.

– Нет, пока нет.

Герцог молча смотрел на него. Гриффину казалось, что прошла не одна минута. Он чувствовал, как по спине стекает пот. Необходимо что-то сказать, но он знал, что выложил все свои доводы, а говорить сейчас, когда на него в упор смотрят грозные глаза, лишь показать свою слабость.

Наконец Уэйкфилд заговорил:

– В любом случае это не важно. Весь этот разговор ни к чему не приведет. Я уже сообщил Геро, что в воскресенье она выходит замуж за вашего брата. А если вы к тому времени не закроете свою винокурню, то не сомневайтесь, я не замедлю прийти к вам с солдатами.

Он взял со стола бумагу, показывая, что разговор закончен.

Сегодня среда. До воскресенья остается всего четыре дня. Гриффин сделал шаг к столу и смахнул рукой перья, документы, книги, маленький мраморный бюст и позолоченную чернильницу – все полетело на пол.

Гриффин перегнулся через стол, опершись руками на пустую поверхность, и взглянул прямо в разъяренные глаза Уэйкфилда.

– Мы, кажется, не совсем друг друга поняли. Я пришел сюда не просить руки вашей сестры. Я пришел сообщить вам, что я женюсь на Геро с вашего согласия или без оного, ваша светлость. Она лежала в моей постели не один раз, и она, вполне возможно, носит моего ребенка. И если вы полагаете, что я откажусь от нее либо от нашего младенца, то вы недостаточно хорошо изучили мой характер и мой жизненный опыт.

И прежде чем Уэйкфилд смог выговорить хоть слово, он выпрямился, резко развернулся и вышел за дверь.

Был поздний вечер. Томас, привалившись к дверному косяку, стучал в дверь. На стук никто не ответил. Он отступил назад и оглядел дом. Все правильно, это тот самый дом – он не мог перепутать. А это означало, что негодница либо не хочет его впускать, либо – что намного хуже – резвится с одним из своих молодых любовников. Если так, то он…

Дверь внезапно открылась, и перед ним возникла большая фигура слуги, которого он раньше не встречал.

– Где она? – злобно спросил Томас.

Слуга хотел закрыть дверь, однако Томас просунул в проем плечо, но не удержался на ногах и упал, стукнувшись задом, – и это во второй раз за день! Глаза заволокло красной дымкой. Он маркиз Мэндевилл, черт возьми! Никто не смеет так с ним обходиться.

У двери послышался шорох, какое-то движение, и вот уже над ним склонилась Лавиния в фиолетовой накидке с распущенными по плечам ярко-рыжими волосами. В неглиже, с ненакрашенным лицом она выглядела на свой возраст и ни на год моложе. И все равно он смотрел на нее и думал, что она самая красивая женщина на свете.

– Что с тобой? – воскликнула она.

– Я люблю тебя, – глухо произнес он.

Она закатила глаза.

– Ты пьян. Хатчинсон, помоги мне отвести его в дом.

Томас хотел отмахнуться от помощи слуги, но ноги его не держали, колени подгибались. Спустя несколько минут он уже был усажен на желтую кушетку в гостиной.

– Мне всегда нравилась эта кушетка, – сказал он, похлопав по подушке. И бросил на Лавинию многозначительный взгляд. – Лучшие воспоминания связаны с этой кушеткой.

Она вздохнула. Да, не так она отвечала в прошлом на подобные взгляды.

– Томас, почему ты не у своей невесты?

– Она больше не моя невеста, – сказал он и сам услышал в своем голосе обиду и раздражение.

– Разве ты не подписал брачный контракт? – Тонкие брови Лавинии полезли на лоб.

– Она совокуплялась с Гриффином.

Лавиния молча смотрела на него, сложив руки под грудью. Такой роскошной грудью.

Мэндевилл покачал головой:

– Путалась с ним у меня под носом. Как Энн. Все они шлюхи.

Лавиния поморщилась, когда он второй раз произнес грубое слово.

– Ты же знаешь, Томас, что я не терплю таких выражений.

– Прости. – Он обхватил голову руками – голова кружилась.

– Что с твоим лицом? – мягко спросила она.

– Это тоже Гриффин. – Он засмеялся и пощупал распухший нос, который почти не чувствовал, – наверняка нос сломан. – Он набросился на меня. Сначала соблазнил мою невесту, а потом он ударил меня. Надо было вызвать его.

– Ты это заслужил?

Томас с виноватым видом пожал плечами:

– Я ее ударил. Леди Геро. Я никогда в жизни не ударил ни одну женщину.

– Выходит, ты это заслужил, – сказала Лавиния. Она наклонилась, чтобы осмотреть его лицо. – Но если и так, твой нос выглядит ужасно.

Он лукаво улыбнулся:

– Ты всегда заботилась обо мне, Лавиния.

– Больше не забочусь.

Он нахмурился. Она могла бы по крайней мере притвориться…

– Лавиния…

Она вздохнула:

– Тебе надо положить холодную салфетку на нос.

Лавиния подошла к двери, а он с тоской смотрел на нее. Она позвала своего громадного дворецкого и велела принести холодной воды и полотенце. Накидка цвета темного аметиста облегала ее пышную грудь. Томас заметил, что туфли у нее поношенные и вышивка на них потерлась. У нее должны быть новые туфли с золотыми каблучками. Он подарит ей такие туфли и много, много всего, если только она вернется к нему. Томас на мгновение закрыл глаза.

Когда же открыл, то увидел, что Лавиния стоит рядом с миской воды. Она положила холодную салфетку ему на нос.

Он охнул от боли.

– Сиди смирно, – сказала она.

Он смотрел, как она наклоняется к нему, и, сдвинув брови, спросил:

– Почему ты меня оставила?

– Ты знаешь почему.

– Нет, – невнятно произнес он. Ему нужно получить ответ сию минуту. – Почему?

– Потому что, – сказала Лавиния, заново намочив салфетку, – ты решил, что тебе пора жениться. Ты сделал предложение леди Геро стать твоей женой.

– Но зачем было бросать меня? – упрямо спросил он. – Ты же знаешь, что купалась бы в роскоши до конца жизни.

– До конца жизни? – Карие глаза смотрели прямо на него, но он не мог понять, о чем она думает.

– Да, – ответил он, вдруг протрезвев. – Всю жизнь. Я не завел бы другую любовницу. Я был бы верен только тебе.

– И своей жене, ты хочешь сказать. – Она покачала головой. – Томас, боюсь, мне неуютно чувствовать себя содержанкой.

– Я не могу жениться на тебе, черт возьми, – буркнул он.

Он знал, что в данный момент он не может кого-либо пленить, что лицо у него изуродовано, но чувства переполняли его.