Русский рай - Слободчиков Олег Васильевич

Собранных стариков временно поселили в отдельной казарме. Здесь же находился прибывший Тараканов со своей кадьячкой и ребенком. Встреча со старовояжнымистрелками была душевной. Кускова почтили, как испы танного атамана, бросились к нему с жалобами и предложениями. Одни просили, другие грозили Компании, с умилением вспоминая времена вольного, докомпанейского, промысла. Кусков же был так озадачен беседой с правителем и встречей со стариками, что долго не мог прийти в себя.

– Урбанов?! – Тискал в объятиях ветхого старика, прибывшего на Кадьяк с Григорием Шелиховым, одного из немногих выживших после разорения первой крепости на Ситхе. Белый как лунь, беззубый Георгий Урбанов до недавнего времени служил приказчиком Озерского редута. Новый правитель заменил его своим человеком, новоприборным Алексеем Шмаковым и оставил без должности.

Василий Иванов – иркутский мещанин, с братом Алексашкой служил еще в артели Лебедева-Ласточкина, ходил пешком к северу от Кенайского залива, открыл озеро Илямну, его брат погиб. Дмитрий Еремин – знатный передовщик, прибыл на Аляску в 1787 году, прожил здесь тридцать пять лет, это он когда-то учил промыслам новоприбывших Баранова и Кускова. Старики, один за другим переходили в объятья Кускова и слезы текли по его щекам. Иных он едва узнавал: белые, морщинистые, немногие из тех, кому довелось дожить до старости.

– Кумпания! – поносно кричал старый Васька Иванов, становясь похожим на прежнего скандалиста. – Попользовались и вывозят. Крепостных холопов в Рассее и тех, в немощи, со двора не гонят.

Кусков, глядя на них, только слезно шмыгал носом и чесал седой затылок.

Еремин громко спрашивал стариков, словно взывал к их разуму:

– На кой нам Кумпания? За нее, что ли кровь проливали? Осядем селом возле Александровской крепости или на Афогнаке. Мы эту землю обрели и будем на ней жить, сколько Бог отпустит…

– А что? Пару бобров добыл, у бостонцев муки в зиму купил… Нам много не надо: рыба, птица, кое-какое хозяйство… Что они нам сделают? Силой не вывезут!

– Не вывезут! – соглашался Кусков, – «Но перестанут платить пособие!» – думал, лихорадочно соображая, что делать, чем обнадежить старых друзей, с которыми много пережито?

– Рыбы возле Александровской, даже кенайцам не хватает и земли мало на огороды. Низина там, в шторма её топит, – спорили старики, хорошо знавшие Кенайский залив.

– Возле Карлука рыбы много, всегда там запасались…

– Почему мы должны оставаться с голым задом, прослужив здесь всю жизнь? – возмущались другие. – Где наши паи? Где выслуга? Лупоглазый Гагемейстер, заменил все зарплатой, ввел компанейские деньги, цены подскочили, а он тут же и смылся, Яновский с Муравьевым все валят на него, а прежнего, говорят, сделать не могут…

– Пусть расплатятся за службу по контрактам, после будем думать, где и как жить!

– Я тоже не получал пай за десять лет, – соглашался Кусков. – Надо требовать!

– Теперь жалованье: промышленным – триста пятьдесят, приказчику – шестьсот!

– Нынешние паи отменили, а прошлые отымут что ли? Когда мехами перестали давать, говорили, чтобы целей были, потом получите!

– Если не дадут – возьмем на саблю бриг, уйдем на Кадьяк, сами свое добудем! Мы Павловскую крепость строили!

Кусков еще яростней зачесал седую шевелюру, скрывавшую старый шрам:

– Колоши только разглядят приметы к бунту – ринутся через гнилой тын. Ружья у них лучше наших, их не Компания снабжала старьем, у бостонцев покупали.

– Сначала в крепости всех перережут, потом нас, – поддержал Кускова Урбанов. – Никак нельзя открыто бунтовать. Надо требовать свое.

– А что здесь наше по закону, после тридцати-то лет служб? Все их, компанейское!

– Завтра пойдем к правителю, пусть дает землю под селение. Кто остается? – воскликнул Кусков, обводя взглядом собравшихся стариков.

Руки подняли меньше половины.

– А вы что? По домам в Россию?

– Пусть сперва отдадут выслугу и паи, не здесь так в Охотске! Жизнь положили на Компанию?..

– Мы эту землю обрели, пусть Компания шлет хлеб…

– И коровье масло с Калифорнии…

Единства не было. Кусков приуныл, понимая, что договориться о независимом поселении не удастся, а сорок стариков с прижитыми детьми-креолами, которые по закону были собственностью Компании, без её помощи прожить не смогут: надо строить новое укрепление, выставлять караулы, жить прежней вольной и настороженной жизнью в постоянной опасности. Большинству такая работа и жизнь уже не по силам.

Он отыскал глазами Тараканова, разумно помалкивавшего. С младенцем на руках передовщик сидел на нарах, а его молодая женка готовила место для ночлега.

– А ты что? – спросил, пристально глядя на него.

– Еще не звал правитель. Приказчик сказал, чтобы селился здесь и ждал: значит, вышлют в Охотск или дальше, потому что связчиков Бологова и Шолина поселили в другой казарме.

На следующий день Кусков в окружении стариков пошел к главному правителю. Тот встретил их ласково, внимательно выслушал, наговорил много лестного о заслугах перед Отечеством. Если бы пай требовал один Кусков, скорей всего он бы выдал ему, но с Кусковым были старики, которые тоже требовали своё, оговоренное в их контрактах. Расплатиться со всеми Муравьев не мог при всем желании, не мог дать им землю под заселение, взяв на себя ответственность, как это делал Баранов. Правитель опять только сочувствовал, что за все годы обретения земель Аляски и службы люди возвращались в Сибирь и Россию почти нищими, обещал, что в Охотске они получат полный расчет, а до тех пор будут на содержании Компании. Кускову правитель пообещал выдать десять тысяч рублей ассигнациями, оставшуюся выслугу тот мог получить только в Санкт-Петербурге, куда было переведено из Иркутска Главное правление компании.

Старики слегка утихли, соображая над словами и обещаниями правителя, в надежде получить полный расчет в Охотской конторе. Тараканову тоже были обещаны деньги в виде премии. По сопроводительным документам он высылался в Санкт-Петербург для объяснений пленения возле Колумбии и гавайской авантюры Шеффера.

– Значит, остаться на земле, обретенной нами для своего государства, могут только убитые и умершие? – выслушав рассуждения и оправдания правителя, в упор спросил Кусков.

– Выходит, так! – с виноватым видом ответил Муравьев и добавил, оправдываясь: – Не я законы придумывал, отменить их не в моих силах…

Кусков и выборные старики ушли в казарму поразмыслить над его словами, посоветоваться с другими. Муравьев велел удвоить караулы и отправил старикам бочонок рома. Старовояжные перепились, стали грозить:

– Берем на саблю бриг, плывем в Калифорнию к гишпанцам. Там нас землей наградят, не откажут.

– Земли там всем хватит и гишпанцы примут, если перекреститесь в папство! – остепенил буйных Кусков.

Старики поругали власть и присмирели от безысходности.

– Подтерлись и выбросили! – смахнул слезу Васька Иванов. – Упреждал Лебедев-Ласточкин, что так и будет…. – Теперь, разве Господь наградит по заслугам.

– И накажет?! – в сомнении буркнул Урбанов.

– На Камчатке, по слухам, именитого купца Лебедева-Ласточкина служилый немчура Кох в цепи ковал, морил до смерти и хоть бы что ему от закона, сам помер.

– Извекова забыли и всех камчатских правителей, бывших до него, – уныло заспорили камчатские уроженцы. – По сравнению с ними Кох и Плениснер – добрейшие люди.

Кусков, поддержанный тремя десятками старовояжных стрелков, желавших остаться, но, по большей части совсем немощных, тоскливо помалкивал, понимая, что против кенайцев и чугачей, может быть, они бы и выстояли, но против Компании – нет. Муравьев уловив перемену в настроениях старых промышленных, высылаемых им в Охотск, опять благодарил их за службу, вспоминал их героическое прошлое, но все понимали, что это ласки хозяина, ведущего животину на убой. Ко всему в марте и апреле почти непрерывно шли нудные ситхинские дожди, наводящие тоску на все живое. Старики приуныли и стали ждать высылки.