Русский рай - Слободчиков Олег Васильевич

Кусков встрепенулся, что-то вспомнив, шлепнул себя ладонью по лбу и передал Сысою с Прохором записку нового правителя конторы. Дружки, язвительно насмехаясь, несколько раз прочли ее вслух: «Прикашику Слопотшикофу, передовшику Екорофу не метля перетать Кускофу беклых с миссий два мушика один шеншина».

– Что ответите? – поднял Кусков хмельные глаза с печальной насмешкой.

– Передай правителю конторы, «штопы шел на срамной место метленный-метленный шак!»

– Пиши! – Кусков решительно снял с полки и подал лист бумаги, поставил на стол заткнутую чернильницу, сунул Прошке заточенное гусиное перо.

Прохор взял его, почесал мягким концом за ухом и написал ответ. Кусков придвинул к себе отписку, перечитал, хмыкнул и подвинул Сысою. Прохор написал, как сказал и Сысой понял, что друг решился на побег.

– Скажу, что беглые у Прошки, – вскинул глаза Кусков. – И он их не выдает.

Сысой в задумчивости помолчал, заметая столешницу бородой, потом пожал плечами:

– Какая разница, что скажешь? Пусть меня везут на Ситху или в Охотск, как-нибудь оправдаюсь. – И спохватился: – А Катьку оставишь, что ли?

– Ну, нет! Катьку никому не отдам. Куда бы не выслали – заберу с собой.

– А чего мы Банземана не напоили? – спохватился Сысой. – Я от его бывшей женки дочку прижил, а откуп не выставил.

– Чужак! Не понять ему нашей печали? – воспротивился новому человеку Прохор.

– Иностранец да инородец, – со вздохами поддержал его Кусков. – Что ему наш главный правитель? Жалованье платят и ладно.

Трое старовояжных стрелков, как они называли себя в давние годы, еще до Монополии одной компании, поминали правителя Баранова и понимали, что расстаются навсегда, но об этом не говорили. В сумерках матросы брига отвезли Сысоя и Прохора на остров, к зависти трезвых партовщиков положили обоих на сухое место. Женка Сысоя бросила возле пьяных сивучьи шкуры, покряхтывая, перекатила на них мужчин. Прохор пришел в себя после полуночи, при тусклом свете половинчатой луны, мерцавшей сквозь низкие тучи, прокашлялся, разбудив Сысоя, долго пил затхлую солоноватую воду, потом простился с другом и среди ночи поплыл к своему острову. Сысой не пытался задержать друга хотя бы до утра, он понимал, что прежняя жизнь закончилась, а другую каждый выбирает по себе.

Глава 6

Через месяц возле Камней появился бриг Натана Виншипа. Он прошел мимо острова Сысоя и сбросил паруса против Прошкиного стана. Сысой видел, что большая байдара с одним гребцом, подошла к судну, капитан, свешиваясь за борт, о чем-то переговорил с Прохором, затем бриг поднял паруса и ушел к заливу Сан-Франциско. На обратном пути его стоянка возле Прошкиного стана была такой же не долгой. Боясь потерять попутный ветер, бриг принял на борт байдару с людьми и прошел в полуденную сторону, скорей всего на Монтерей. Через пару дней к лагерю Сысоя выгреб молодой тойон, сын Филиппа Атташи и сказал, что Прошка с женкой и двумя беглецами подошел к бостонскому кораблю для расторжки и не вернулся. Кадьяки промышляют без передовщика, принимать и считать шкуры некому.

– Украли Прошку! – равнодушно пробормотал Сысой, понимая, что теперь ему придется работать на две партии.

– Украли! – дернув губой, покрытой редкими чёрными усиками, согласился молодой тойон. Под ними насмешливо блеснули белые острые зубы. – Хотели плясать, а их увезли! – Кадьяк пристально глядел на передовщика, чего-то выпытывая взглядом.

– Увезли, так увезли! – Вздохнул Сысой. – Много шкур взяли для расторжки?

– Совсем мало. Хотели купить табак, чай и сахар, – опять настороженно улыбнулся сын тойона.

– Теперь придется мне считать ваши шкуры и везти на свой остров. Без передовщика никак нельзя!

Прохор пообещал Натану Виншипу десять шкур морских котов и капитан не спрашивал, зачем ему с индейцами высаживаться в южной Калифорнии. Бриг шел ввиду берега и берегового хребта, местами почти вплотную подступавшего к океану, его прорезали небольшие реки и множество потоков, круглый год несущих воды в океан и образующих лагуны, по берегам виднелись редкие приземистые деревья с раскидистой кроной. За заливом Монтерей горы стали ниже, каменистей и суше, леса почти не было. С гор в океан падало много каменистых распадков, которые оживали речками только во время дождей. В их устьях были небольшие бухты и лагуны, входить в которые бриг не мог. Индейцы, угрюмые и замкнутые на промыслах, за Монтереем не отходили от борта, жадно высматривая берег. Они узнали какой-то горный распадок и шумно заспорили с женкой Прохора. Она тоже пристально смотрела на сушу, её большие черные глаза блестели, ноздри тонкого носа раздувались.

– Здесь! – указала, обернувшись к Прохору. Его женка уже немного говорили по-русски.

Бриг сбросил паруса и закачался на рейде, там, где решил высадиться бывший передовщик. Похохатывая, пуча круглые глаза и скаля акульи зубы, Натан проследил, как в байдару под бортом спустили вещи и купленные продукты, похлопал рукой по мешку с мукой:

– С хлебом простись! – прорычал по-английски. – Привыкай к саранче и гусеницам!

Виншип догадывался, что задумал передовщик Росса, но, ни о чем его не спрашивал, поскольку за все было заплачено. Прохор с упрямой усмешкой на обветренном лице, тоже кивнул ему и взялся за весло. Байдара подошла к берегу, люди высадились, Егоров с тоской огляделся: сушь и камень. Почти вся его прежняя жизнь прошла у моря и возле лесов, и вот начиналась новая, непонятная, среди чужих народов. Жена Прохора тосковала по этим местам, как умела, рассказывала о прелестях родины, но с ее слов он не мог представить себе такой унылой картины. Прохор продолжал любоваться молодой южанкой и утешал себя тем, что это лучшая из всех его прежних женок.

Она была дочерью вождя, это угадывалось по ее лицу и осанке. Единокровники относились к ней с почтением, и это их уважение переносилось на Прохора, по крайней мере, пока они зависели от него. У индейцев юга власть вождя была намного значимей, чем у индейцев от Тринидада до Сан-Франциско.

Оказавшись на суше, бывшие пленники и беглецы резко переменились, да и женка стала так весела и разговорчива, что у Прохора мелькнула настороженная мысль: не убьют ли его за нынешней ненадобностью. Но выбор был сделан, а путь к возвращению отрезан. Со службой Компании он простился навсегда, от дома и родни давно отмежевался, и ничего не оставалось, как принять судьбу такой, какая выпала на его долю. Он сам её выбрал, озлившись на прежнюю жизнь и обманутые надежды.

– Не я один на том пути расшибся! – пробормотал вслух с кривой усмешкой и поправил нож за голенищем добротного сапога из бычьей кожи. Сдаваться судьбе бескровно он не собирался.

Бывшие беглецы повопили, попели, поскакали, воздавая хвалу богам, сбросили рубахи, которые передовщик заставил их носить на корабле Виншипа, и стали весело собираться для перехода. Байдару и часть муки Прохор решил спрятать среди камней, одеяла, несколько шкур котов, мешок с юколой и другой груз, мужчины взвалили на плечи, торопливо и весело зашагали по расселине за горный хребет, к местам обитания их племени. Прохор с фузеей за спиной шел последним.

Иван Кусков без большого сожаления покидал форт Росс, построенный им от первого срубленного дерева: все здесь стало чужим, даже сад, начавший давать плоды. О жизни на Ситхе он думать не хотел, но не прочь был поселиться на Кадьяке, Афогнаке или в какой-нибудь фактории Кенайского залива, где доживали век старики, прибывшие из-за океана еще при Шелихове. После вести о смерти Баранова, на Кускова нахлынуло ощущение бессмысленности прожитого, хотя в молодости бежал на Аляску от великих долгов, давно рассчитался с ними и даже заработал кое-что на старость. Как многие первостроители форта, он устраивался здесь основательно, предполагая прожить в Калифорнии остатки дней, которые подарит Господь, но законы государства Российского дозволяли это только покойникам. Хуже того было ощущение бессилия построить селение на благодатных землях, которое хотя бы обеспечивало себя. И уже совсем не в мочь видеть, как новые правители, по указкам Главного правления компании, все переиначивают под политику.