Колокол по Хэму - Дэн Симмонс

Больше года у меня не было женщины, и наша схватка продолжалась от силы минуту. Вероятно, Мария изголодалась не меньше — она вскрикнула и бессильно распласталась на моей груди секунды спустя после того, как ко мне пришел оргазм.

На этом следовало и закончить, но мы остались лежать рядом, задыхаясь, взмокшие, сплетенные, если не объятиями, то сброшенной одеждой, запутавшимися ногами и руками, и все началось вновь, в этот раз затянувшись на несколько минут.

Наутро мы с Марией не обменялись ни словом о том, что произошло ночью. Не было ни улыбок, ни слез, ни понимающих взглядов, только молчание, становившееся все более многозначительным каждый раз, когда мы оказывались рядом.

И следующим вечером, когда я вернулся после долгого совещания во флигеле с Хемингуэем, Ибарлусией, Гестом и другими, Мария бодрствовала и дожидалась меня. На старой каминной полке и на полу у постелей горели пять свечей. Потом была очередная жаркая ночь, только без бури в темноте — во всяком случае, за стенами дома. Однако внутри они продолжали бушевать еженощно, разумеется, если я не выходил в море на «Пилар» или — в последнее время — не следил далеко за полночь за Дельгадо.

Я не могу найти оправдания этим неделям нашей близости. Мария Маркес была проституткой, за которой гонялись несколько убийц, и меня связывала с ней исключительно обязанность защищать ее жизнь. Однако события, ежедневно происходившие в финке — все возраставшее отчуждение между Хемингуэем и его женой, тепло и уют, возникшие с приездом мальчиков, долгие летние дни и ночи в море, общее ощущение праздника и безвременья, охватившее всех обитателей усадьбы, — заставили меня расслабиться, с нетерпением ждать ужина в нашем с Марией домике, и еще более — ночей страстной, молчаливой любви.

Как-то ночью, через две недели после того, как все это началось, Мария вдруг расплакалась. Она лежала у меня на груди, и я почувствовал ее слезы, ощутил, как ее тело содрогается от рыданий, которых она не могла сдержать. Я поднял ее лицо и поцелуями собрал слезы, потом поцеловал ее в губы. Это были первые наши поцелуи. За ними последовали другие, и им, казалось, не будет конца.

Теперь я видел в ней не столько шлюху, сколько юную обманутую женщину из маленькой рыбачьей деревушки, которая бежала от жестоких мужчин, только чтобы столкнуться с еще большей жестокостью в Гаване. В своей жизни ей не приходилось выбирать — наверное, даже Леопольдина не спрашивала согласия Марии, когда сделала ей свое щедрое предложение. Вряд ли девушка сознавала, какими последствиями обернется ее «помощь»; но теперь она выбрала меня. А я выбрал обычную человеческую жизнь, которой не знал с детства — каждый вечер возвращаться домой к одной и той же женщине, если находился на суше; ужинать вместе с ней, а не в кухне усадьбы под враждебными взорами повара, потом ложиться в постель, зная и предвкушая, что произойдет дальше — и опять-таки с одной и той же женщиной. Я начал постигать ее желания, а она, в свою очередь, мои. Мне открылось нечто новое. Секс всегда был для меня лишь средством снять телесное напряжение, но сейчас... сейчас все было по-другому.

Однажды в предутренний час, когда Мария лежала рядом со мной, обхватив меня ногами и уткнувшись лбом в ямку на моей груди, она вдруг прошептала:

— Ты никому об этом не расскажешь, правда?

— Ни одной душе, — шепнул я в ответ. — Все это останется между нами и морем.

— Что? — переспросила девушка. — Не понимаю... Море?

Я растерянно моргнул, глядя в потолок. Это было расхожее кубинское присловье. Уж конечно, она слышала его в своей маленькой деревне. С другой стороны, ее деревня находилась в холмах, в нескольких милях от берега. Вероятно, тамошние мужчины изъяснялись иначе, чем рыбаки из приморских селений.

— Это наш секрет, — пояснил я. Кому я мог об этом рассказать? Неужели Мария опасается, что сеньор Хемингуэй станет относиться к ней хуже, узнав, что теперь она — «моя» женщина? Чего теперь боится Дикарка?

— Спасибо, Хосе, — прошептала она, прикоснувшись длинными пальцами к моей груди. — Спасибо.

Лишь впоследствии я осознал, что она благодарит меня не только за согласие хранить нашу тайну.

Как правило, когда мы с Сантьяго наблюдали за Дельгадо — даже во время его встреч с лейтенантом Мальдонадо, — он не предпринимал особых усилий, чтобы избавиться от слежки.

Однако сегодня, 3 августа, Дельгадо пустил в ход все свое умение сбрасывать «хвост». Тем не менее я был уверен, что он не заметил ни меня, ни мальчика.

Двигаясь в плотном потоке машин, Дельгадо приехал в Старую Гавану, припарковал свой мотоцикл в аллее Прогрессо, вошел в отель «Плаза», покинул его через кухонную дверь, пересек Монсеррат и вошел в причудливое здание «Бакарди-Билдинг», увенчанное огромным изваянием летучей мыши на башне. Я ссадил Сантьяго на углу и объехал вокруг квартала.

Когда я вновь оказался на Монсеррат, мальчик неистово замахал мне рукой с тротуара.

— Он вышел через задний ход, сеньор Лукас. Он сел в автобус номер три, идущий вверх по О'Рили. — Сантьяго запрыгнул на мопед позади меня, я пришпорил двигатель и помчался по узкой улице О'Рили.

Сантьяго ни на секунду не выпускал автобус из виду.

Дельгадо все еще находился внутри и, несомненно, выглядывал через заднее окно переполненного салона, пытаясь определить, не следят ли за ним. Скрываясь в потоке транспорта, я обогнал автобус и еще несколько машин, шедших впереди, после чего убавил скорость, а Сантьяго тем временем наблюдал, оглядываясь поверх плеча. Дельгадо вышел на площади Кафедрального собора, Сантьяго спрыгнул с мопеда и увязался за ним, а я продолжал ехать по Сан-Игнацио, минуя храм.

Развернувшись, я догнал мальчика, который мчался по тротуару. Забравшись в седло, он целую минуту не мог отдышаться и, не в силах говорить, указал на такси, ехавшее по улице Агиар. Следуя за такси, я развернулся на Ла Хабана Виеха, миновал «Флоридиту», и мы остановились на Парк-Сентрал, всего в половине квартала от того места, где Дельгадо оставил свой мотоцикл. Мы продолжали скрываться за машинами, а Дельгадо перешел улицу и оказался в районе Парк-Сентрал.

Я затормозил у тротуара под древними каменными стенами, некогда окружавшими Старую Гавану, и мы опустили подножку мопеда.

— Он сдвоил след по Парк-Сентрал на тот случай, если за ним тянется «хвост», — объяснил я мальчику. — Срежь угол парка и постарайся не потерять его из виду. Если он выйдет с южной или западной стороны, иди к углу Гран-Театро и следи за ним. Я поднимусь к отелю «Плаза» и буду наблюдать за обоими перекрестками. Если он появится, взмахни своим платком на уровне пояса.

Парк-Сентрал — не просто парк, а центр столицы, которую кубинцы, получившие независимость после испанско-американской войны, собирались превратить в город, не уступающий величием Парижу или Вене. Вокруг зеленых пальмовых рощ и над ними выросли затейливо украшенные частные и общественные здания в стиле рококо и нео-барокко — гордость Гаваны. Я увидел, как Дельгадо скрылся в толпе, обступившей белую мраморную статую Хосе Марти в центре тенистой площади, и понял, что он заметит всякого, кто вздумает идти за ним по парку. Дельгадо был настоящий мастер. Если мои предположения относительно того, где он намерен покинуть парк, окажутся ошибкой, мы его упустим.

Я скрывался в густой толпе, текущей по тротуару у северного окончания Парк-Сентрал, прохаживаясь от отеля «Плаза» на севере до внушительного здания отеля «Инглатерра» на западе и обратно, вглядываясь в лица пешеходов. Миновало несколько минут, и я уже был почти уверен, что Дельгадо вновь сдвоил след, вышел у «Бакарди-Билдинг» и исчез, когда на тротуаре напротив Гран-Театро появился Сантьяго. Он размахивал своим красным платком.

Я бегом спустился по улице. Мальчик указывал на юг в сторону точной копии вашингтонского Капитолия.

— Он вошел в Капитолио Насиональ, сеньор Лукас.

— Молодец, Сантьяго, — сказал я, хлопнув по его тощему плечу. — Оставайся здесь.

Я вошел в Капитолий, прошагал гулкими коридорами, миновав ромб в полу вестибюля, который считался географическим центром Гаваны. Центральный коридор был пуст, однако в одном из боковых послышался стук захлопнувшейся двери. Я двинулся туда, мягко ступая туфлями, в которых плавал на яхте, и стараясь, чтобы их подошвы не скрипели на полированном полу. Помедлив у стеклянной двери с морозным узором, я приоткрыл ее, заглянул в щелку и увидел, как в двадцати шагах от меня в тускло освещенном проходе мелькает парусиновый костюм Дельгадо. Внезапно он развернулся, но я успел притворить дверь.

До сих пор я думал, что он остановится в конце коридора, проверяя, не следят ли за ним, но теперь, кажется, догадывался, куда он направляется.

Я поспешно вернулся в вестибюль, взбежал по мраморным ступеням на второй этаж и быстрым шагом направился в восточное крыло здания, по пути дергая ручки дверей, пока не нашел незапертую, и очутился на балконе Национального музея естественных наук. Он являл собой жалкую пародию на музей, большинство его витрин пустовали, в оставшихся были выставлены плохо набитые чучела животных с пыльными стеклянными глазами, однако именно здесь Дельгадо было удобнее всего следить за тем, что происходит за его спиной, разглядывая отражения в стеклах. Я перемещался по балкону, пока не увидел его белые туфли в южной части главного выставочного зала, и быстро отступил назад, затаив дыхание.