Красный свет - Максим Кантор

Следом за композитором Аладьевым и другой оппозиционер – ресторатор Мырясин, владелец устричного бара «Сен Жюст», опубликовал эксклюзивное интервью «Не могу молчать», которое начиналось словами «Я, разумеется, не Лев Толстой, однако молчать не стану». Никто и не подозревал в румяном Дмитрии Мырясине, продавце морепродуктов, талант литератора, равный Льву Николаевичу Толстому, – но тот факт, что ресторатор сам признался в этом, читателей впечатлил. Искренность ценится, и особенно в наши судьбоносные дни. «Знаете ли вы, что вы едите? Что мажете на хлеб? Я вам скажу! Ложь! Ложь! Ложь!» И сам граф Толстой не написал бы столь ярко. «До каких пор владелец ресторана «Морские гады» будет считаться порядочным членом общества? Прогорклая совесть и тухлые гражданские убеждения, несвежие принципы и гнилые взгляды – вот ингредиенты кухни ресторатора Кучкина. Должны ли мы удивляться, что Кучкин поддержал Кремль?»

Ресторатор Кучкин находился в подсобке, принимал груз морепродуктов из Ла Рошели, когда ему принесли журнал «Власть» с разгромной статьей «Уж на сковородке». Персонал ресторана вспоминал, как хозяин, прочитав заметку, широко развел руками, схватился за грудь, точно в него попала пуля, и рухнул головой на брикеты замороженных мидий. Чудовищная ирония ситуации сказалась в том, что пластиковая упаковка мидий от удара треснула и мидии протухли, и когда назавтра посетители обнаружили, что мидии с душком, посетители, естественно, вспомнили о статье! Их предупреждали! Надо ли говорить, что бары «Сен Жюст» были отныне переполнены восставшими, а злополучные «Морские гады» влачили жалкое существование.

Дамба взорвана, стихию не остановить – вслед за Аладьевым и Мырясиным прочие культурные деятели также сорвали с уст печать молчания. Владелец сети мебельных бутиков г-н Давильский опубликовал в журнале «GQ» исповедальный текст «История моих бедствий». Открывался материал фразой «Конечно, я не Абеляр, но пришлось вытерпеть многое». Мало кто из посетителей бутиков, принадлежащих Давиду Давильскому, слышал о несчастном школяре, а если бы заглянули в энциклопедию, поразились бы вопиющему несходству кастрированного Абеляра и сочного Давильского. Однако бедствия последнего также привлекли к себе внимание публики. Чего стоила история о том, как Давильский отказался вступить в партию «Единая Россия», и немедленно партия двуспальных кроватей из Хорватии была задержана на таможне. И это в то время, как владелец мебельного бутика «Гранд» бесстыдно пресмыкался перед тираном и получил заказ на поставки в Кремль. Что ж, заключал Давильский, у меня остается моя чистая совесть.

Но перлом среди прочих публикаций оказалась статья Романа Фалдина «Исповедь», которую он начал словами «Сознаю, что я не Блаженный Августин, и тем не менее скажу прямо». Статья была опубликована в «Новой газете». Тележурналист Фалдин поведал о царящем на телевидении диктате: острые программы снимают с эфира, ввели цензуру, сопоставимую с временами Советской власти, морочат зрителям голову развлекательной чепухой – если интеллигенция не сплотится и не скажет твердое «нет»… читателю понятно, что будет.

В конце концов, думал Панчиков, перебирая газетные листы, не так уж важно, пишет композитор музыку или нет: важно, что он – гражданин. Вообще, понятие творческой профессии претерпело изменение: ресторатор, агент недвижимости, дистрибьютер и менеджер – стали не в меньшей степени художниками, нежели художники, которые сделались рестораторами и менеджерами. Взять, допустим, Давида Давильского – человека масштабного. Он мебельщик – но посетители заходят к Давиду не затем лишь, чтобы прикупить двуспальную кровать. Они могут часами сидеть в уютном кабинете Давида, пить грузинское вино, говорить о жизни. А Дмитрий Мырясин! В барах «Сен Жюст» царит атмосфера артистизма, словно мы перенеслись в «Бродячую собаку» или в кабаре «Вольтер». Не секрет, что многие художники обзавелись ресторанами – вот, например, поэт Бродский один из первых стал совладельцем ресторана «Самовар» в Нью-Йорке. И если поэт владеет рестораном, отчего бы ресторатору не стать в некотором роде поэтом; тем более что писать стихов для этого не требуется. Скажем, Каплан, владевший рестораном «Самовар» на паях с Бродским, стал интеллигентнейшим человеком простой силой вещей – и к его мнению прислушивается творческая часть нашего общества. Художник делается менеджером – но и менеджер становится художником, произошло слияние профессий. Где мыслящий человек может съесть салат, как не в «Сен Жюсте»? Где просвещенная личность купит двуспальную кровать, как не в бутике Давильского?

Дмитрий Мырясин прохаживался по своему бару, подсаживался за столики, вступал в диалоги о политике.

– К президенту претензии гастрономические – меня от него тошнит! – говорил своим гостям Мырясин. – Объелись коррупцией! Надо иметь достоинство! Что, восемьсот рублей за салат «Цезарь» – это много?! – ярился Мырясин. – Нет, это адекватная цена! А Кучкин – подстилка президентская.

Мырясин распорядился поместить в барах «Сен Жюста» книжные полки; причем не какую попало литературу закупал Мырясин, но лишь ту, что содержала твердую гражданскую позицию. Посетители поглощали устрицы «Белон» на фоне собраний сочинений Солженицына, Оруэлла и Замятина. Покушав устриц, из-за стола поднимался совсем другой человек, с иным взглядом на жизнь.

Класс менеджеров нуждается в культуре высшего сорта – если ты платишь 800 рублей за салат, ты вправе требовать, чтобы тебе еще рассказали что-нибудь умственное! Следом за Мырясиным просвещенные рестораторы создали специальные интеллектуальные программы, оттеняющие меню. Так, в ресторане «Август» читали лекции по римской истории, в ресторане «Набоб» рассказывали об индийской философии, а в мебельном бутике ввели курсы истории искусств. Отныне у столиков помимо сомелье и официанта крутился и профессор истории (историкам выдали фирменную одежду: приличные фартуки, чищенные штиблеты, сорочку с бабочкой) – и очкарик был готов усладить гостя лекцией.

– Рекомендую Пино Гриджио, но есть и луарский Сансер, – говорил сомелье.

– Не хотите ли послушать об июльской монархии во Франции? – суетился историк.

И это великолепие находилось под пятой коррупции и произвола.

Семен Семенович, человек внимательный, читал все газеты от первой строки до последней. Вывод из прочитанного прост: оппозиция обвиняет, называет имена виновных – следовательно, власть нанесет ответный удар.

Последуют суды и расправы.

8

В их ряды неожиданно вошла новая колонна, разрезала демонстрацию анчоусов с фланга.

Красные знамена с черными свастиками.

– Вы кто?

– Патриоты.

– Почему свастики?

– Это не свастики Это Гакенкройцы.

– Какие еще розенкрейцеры?

– Или Хагенкреуцы, бес их разберет. Кривые кресты.

– Как свастики.

– Коловраты это, наши исконные русские солнцевороты. Гитлер, если хочешь знать, у русских взял знак коловрата.

– Сука ваш Гитлер.

– Не повторяй жидовскую пропаганду. Фашисты добра России хотели.

– У меня дед с фашистами воевал.

– Дурак твой дед, коммуняка. Если бы не твой дед, жили бы как в Европе.

Патриоты с бритыми затылками рассекли демонстрацию анчоусов; юноша с ясными глазами нес плакат «России нужен порядок».

– Вы куда? – спрашивали их.

– На Болотную.

– Там жиды.

– Там радикалы. Там параллельный фронт, – так, на манер веймарской терминологии, называли техническое объединение протестных партий. В Веймарской республике в оппозицию сплотились многие из тех, кто потом враждовал. – Их забудут скоро, а мы останемся.

– Там ельцинские выкормыши.

– Подумаешь. Хуже пятнистого никого не было.

– Пятнистый это Антихрист. – Фалдин понял, что человек имеет в виду президента Горбачева, чье огромное родимое пятно на лбу принимали за печать Антихриста. – Пятнистый страну развалил. Я через пятнистого школу не закончил. Сказали: рынок кругом. Айда машины мыть. Пошли, мыли машины.

– И долго мыли машины? – Фалдин тоже спросил. Колонна патриотов отделила его от Кости Холина, теперь он шагал подле ясноглазого.

– Три года. Потом в бандиты пошел.

– Как – в бандиты?

– Дураком прикидываешься. Все тогда в бандиты пошли. Наш-то Антон уже в сенаторах.

– Антон – это кто? Ваш главный? – спросил Фалдин, стараясь не сбиться с шага. Широко шли и быстро.

– Он кинематограф теперь контролирует. Сказал, чтобы секс и насилие убрать с экранов. А то влияет отрицательно.

– То есть, – уточнил Фалдин, – вы были рэкетиром?

– Налоги собирал. Как государство. Разницы никакой. Только мы реально защищали, а государство врет.

– Разница все же есть.

– Не вижу разницы. Ты с нами на Болотную? Вольемся в еврейские ряды.

Толпа анчоусов осталась позади. Фалдин шел в колонне под красными знаменами со свастиками, шел вместе с бритоголовыми патриотами. Через три ряда от себя он увидел художника-патриота Шаркунова. Шаркунов нес транспорант с картой Евразии. Патриоты шагали широко, и пар вырывался из сотен ртов.