Свиток 1. Волшебный меч - Егор Дмитриевич Чекрыгин

никак — духи, прозревающие столь глубоко в будущее, прошлое и настоящее, какой-нибудь курицей или сусликом удовольствоваться не могли.

Кто сказал — «легкие деньги»? Да я за эти несчастные полсотни килограммов мяса и костей пахал как раб на галерах! Думаете, достаточно просто брезгливо потыкать палочкой в вываленные кишки и озвучить диагноз? Я и сам так думал… Пока не увидел лица высокого собрания, собравшегося присутствовать на допросе кишок. Помимо Мордуя, тут были и Ундай с Миотоем, и их коллега по медицинской части, чье имя я не запомнил, и еще трое сановников, облеченных высоким доверием, вроде главного казначея и министров сельского хозяйства и обороны, а на заднем плане толпилась еще какая-то абсолютно незнакомая мне публика, пришедшая, видимо, тупо поглазеть. Так что пришлось импровизировать, и прежде чем я вспорол брюхо овце, не меньше полчаса радовать «изумленную публику» всеми, наспех вспомненными шлягерами от «Катюши» до «Джага-джага». Половина слов безвозвратно покинула мою память, унесенная ветром времени в моей голове. Но я смело заполнял лакуны сакральным «ля-ля-ля», как всем известно, повергающим в ужас злых духов. Впрочем, злых духов в округе и так, думаю, было немного, поскольку недостатки музыкального слуха и ущербность вокальной техники я заменял громкостью и пронзительностью воплей, от которых бы даже сатану или продюсера поп-звезд стошнило, что там говорить о каких-то почти безвредных злых духах?

Собственно говоря, пение с недавних пор стало моей главной шаманской фишкой. И я даже не сам это придумал. Просто привычно напевал во время работы. Ну, люблю я напевать во время работы. Привычка у меня такая. И вот во время одного мозгового штурма по поводу формы подтока кто-то из подмастерьев и предложил мне попеть. Я сначала решил, издевается, гад! И попытался испепелить его гневным взглядом. Но в ответ гад и прочие товарищи посмотрели на меня со всей возможной серьезностью. Они искренне верили, что это поможет. И я вдруг прозрел — это фишка!

Так что я орал и блажил дурным голосом, пока не охрип. Думаю, после этого несчастная овцекоза, подвергнутая пытке пением, и сама была готова броситься на нож, не спутай я ей предварительно ноги. Клянусь, когда я резал ей глотку, в ее глазах сияли искорки облегчения и благодарности. Впрочем, долго заглядывать в очи зверушке времени не было; я вскрыл ей брюхо, вывалил кишки на землю и передал тушку Осакат для дальнейшей утилизации. Дабы отвлечь внимание публики от умыкания тушки, я, громко завывая хриплым голосом «Ах, облака — белогривые лошадки», изобразил вокруг кучи воняющих кишок несколько па брейк-данса, которые когда-то освоил, в надежде блеснуть на школьной дискотеке.

Да… Там я не блеснул, а вот ту-у-ут!!! Клянусь, я видел, как в задних рядах кто-то перекрестился, видя корчи и судороги, сопровождающие мое глубокое проникновение в мир духов. Ну а потом я вещал… Вещал по принципу, может быть, да, а может быть, нет. Может, супостаты и уйдут. А может быть, и нет. Если знают про олово, то нет, а не знают, то да. Вспоминая старого шамана-обдолбыша, Нра’тху и его рассуждения по поводу своих глючных видений, я понял, что любая простейшая мысль может показаться пророческой и невероятной, если ее обставить соответствующим антуражем и заплести в немыслимые кружева, сделав абсолютно непонятной. Потому про эти свои «нет-да» вещал не менее получаса, пока сам не запутался окончательно. Тогда я просто свалился на землю и прикинулся ветошью… Народ еще некоторое время с почтением смотрел на мою валяющуюся тушку, изможденную битвой с духами, после чего поспешно разошелся по домам. Я повалялся еще минут пятнадцать, после чего слабым голосом потребовал еды.

Что может быть лучше, чем нежная, еще теплая козья печень, слегка обугленная снаружи и истекающая кровью изнутри? Соль, кетчуп, майонез? Не надо. Ничто не заменит приправу под названием «чувство глубокого удовлетворения от удачно проведенного мошенничества»!

Но в любом раю есть свой дьявол. Нашего зовут Осакат.

— Так ты думаешь, Дебил, что верблюжатники не уйдут отсюда, пока на захватят нашу Гору?

— Если… ням-ням, знают про ваши черные, хрум-хрум… камни. То тогда, чавк-чавк, могут и не уйти…

— Но что же нам тогда делать?

Сволочь. Редкостная сволочь эта Осакат. Вылупила на меня эти свои глазенки и ручки так сложила умоляюще… Весь аппетит отбила…

— Царь Царей Мордуй — великий Царь Царей! — привычно свалил я ответственность на начальство. — Он придумает, как победить врагов!

Но глазенки недоверчиво смотрят на меня и чего-то требуют, отбивая аппетит и убивая радость… Да. Это я тут странник, пришел, наврал с три короба и слинял куда подальше. А для Осакат тут родина. И пока я развлекаюсь в мастерских, она, как и все племя, мучительно думает, чего они будут жрать следующей зимой, если их всех не убьют этим летом.

— Ладно. Я поговорю с духами и что-нибудь придумаю, — пришлось пообещать своей мучительнице, тяжко вздохнув.

— Надо взять их человека и спросить… — раздался голос из помойки, когда туда влетел кирпич… В смысле, произнес Лга’нхи, проглотив очередной кусок козлятины. К моему, надо сказать, немалому изумлению, поскольку обычно он в подобные рассуждения не вдавался и хитрых планов не строил.

— Спросили уже один раз… — ответил я на это, передернувшись при воспоминании о своей эпопее с Пивасиком.

— Я возьму их человека, а ты спросишь, — спокойно так предлагает Лга’нхи, всем своим видом показывая, кто тут вояка, а кто болтун.

Ага. Не хватало еще эту дылдину опасности подвергать. Будто тут своих вояк мало. Их племя — им и головы подставлять. Только попробуй этой универсальной затычке на все бочки такое сказать. Как же это можно — его подвиг кому-то другому отдать!

— Надо поговорить с Царем Царей, — нашелся я. — А то он может обидеться. Такие вещи должны делать его воины!

— Да. Ты прав. Надо пойти к Царю Царей и сказать ему.

— Завтра с утра и сходим. А то сейчас он уже спит небось…

— Он еще не спит.

— Откуда ты знаешь?

— Слышно.

Да. Даже я слышал, что на заднем дворе Царя Царей, на ставшей уже очень хорошо знакомой веранде идет очередной совет-пьянка. Или пьянка-совет. В первом случае «политическая элита» Олидики советовалась, делая вид, что пьет. А во втором