Невеста зверя (сборник) - Коллектив авторов

Некоторое время мы ехали молча. Затем Селеста сказала:

– Когда вы встретились, она была всего на несколько лет старше, чем я теперь. Что она знала?

– Тогда она только что поняла, что случилось с ней и ее братом Луи. Она сердилась на свою мать за то, что она не смогла рассказать ей больше. Но я думаю, Руфь тогда еще просто не оправилась от потрясения. И твоя мама тоже. Может быть, поэтому они так увлеклись своей работой.

– Вот, посмотри. – Она указала на папку, втиснутую между нашими сиденьями.

В папке были фотографии. На первых снимках был ее дед, Антонио Мата. Худой, напряженно выпрямившийся юноша. Кажется, лицо его и голова были немного вытянуты вперед. Но возможно, я это видел только оттого, что обо всем знал. На одной фотографии он был в каком-то мексиканском доме с группой молодежи: в одной из девушек я узнал Фриду Кало. На другом снимке Антонио Мата, без пиджака, в одной рубашке, писал картину.

Я уже видел эти фотографии, Джоан показывала их мне, когда мы только что познакомились. Там был снимок Антонио Мата и Руфи, матери Джоан, которую я однажды видел. Красивая пара. Руфь была в шортах и мужской рубашке.

После исчезновения мужа Руфь закончила Колумбийскую юридическую школу, вышла замуж за правозащитника Гарри Розена и стала юридическим консультантом «Эмнести Интернешнл».

– Посмотри на следующую, – сказала Селеста.

Этого снимка я не видел. Антонио Мата лежал, вытянувшись на ветке дерева и смотрел в камеру кошачьими глазами.

– И на эту.

Этот снимок, похоже, был сделан в сумерках на крыльце. В доме горел свет. Мата был постарше, чем на прочих фотографиях. Он стоял, опершись на перила, как будто собирался прыгнуть в сгущающуюся тьму. Казалось, он попал в ловушку. Я узнал крыльцо и дом.

– Тебе эти фотографии мама дала?

– Бабушка. Это она снимала.

На следующей фотографии трое детей стояли на крыльце дома, который Мата назвал «Дом, который съел мир». Им было от трех до девяти лет. Старший мальчик серьезно смотрел вдаль. Я знал, что это брат Джоан, Луи. Младшая была сестра Джоан, Катерина, она улыбалась, показывая фотографу что-то, что держала в руках. Джоан стояла между ними и смотрела на брата снизу вверх.

– Я никогда не видел фотографий ее брата, – заметил я.

– Их мало. Говорят, он не любил общаться с посторонними. Настоящий марги. Посмотри на него! Какие глаза!

– Он умер совсем молодым.

– В восемнадцать лет, – сказала Селеста. – Утонул в Большом южном заливе через несколько лет после того, как его отец исчез в Мексике. Вода убила кота. Все понимали, что это само убийство.

Тяжело, когда человек, которого вы любите и уважаете, совершает поступок, с вашей точки зрения глупый и неправильный.

– Когда я познакомился с твоей мамой, она еще не оправилась после его смерти и исчезновения отца, – сказал я, будто защищая ее. – Ей даже поговорить было не с кем.

Селеста вела машину молча. Солнце заходило. Я посмотрел фотографии картин Маты в ее папке и нашел «Дом, который съел мир».

Это был дом в старых предместьях Хэмптона, в котором Антонио Мата жил несколько лет с женой и детьми. На картине дом был изображен как бы раздутым. Через открытые окна и двери вываливались мебель и фонографы, теннисные туфли и радио, холодильники и шезлонги.

Они падали из дома на газон перед ним и на задний дворик – вечерние платья и ведерки для льда, коляски и пальто, все имущество американского семейства 1948 года.

– Странно смотреть, по сравнению с обстановкой современного американского дома, – сказал я.

– Я думаю, в картине главное не материализм, а настороженность и любопытство, – сказала Селеста. – И, может быть, страх. Он же был дикой кошкой на человеческой территории.

– Ты тоже боишься, дорогая? Так же, как он?

– Иногда боюсь. Я думаю, побояться бывает полезно.

Мы ехали молча еще некоторое время, потом она спросила:

– А мама когда-нибудь боялась?

– Когда она была в твоем возрасте, я этого не замечал. По-моему, она начала бояться только после твоего рождения.

Мы еще немного поговорили о семье Селесты: несколько реплик, потом снова долгое молчание.

Когда мы припарковались у «Дома, который съел мир», уже стемнело. В доме горели лампы, но Джоан стояла на неосвещенном крыльце и улыбалась нам.

– Она видит нас в темноте, – пробормотала Селеста. – А когда я спрашиваю ее об этом, только пожимает плечами.

Мы расцеловались, и Джоан спросила:

– Как доехали, без пробок?

– Нормально, – ответила дочь, проходя в дом мимо нее. – А как ты?

Ночью дом было не отличить от того коттеджа, которым он был пятьдесят лет назад. Я уловил свежий запах и плеск океана. Всего в нескольких ярдах от нас поднимался прилив.

Через открытые окна я видел в гостиной мольберт с незаконченной картиной. На зрителя мчались громоздкие, округлые американские машины пятидесятого года. Антонио Мата исчез, не успев ее дописать.

– Автострада глазами кошки, – проговорил я.

Джоан посмотрела сначала на меня, потом на дочь – Селеста улыбнулась. Не вымолвив ни слова, обе направились по коридору в кухню, не касаясь друг друга, но шагая в ногу.

Когда они окажутся наедине, Джоан спросит дочь, о чем мы с ней говорили по пути сюда. Я был доволен, что дал им тему для начала беседы.

– Здравствуй, Ричи, – послышался за моей спиной знакомый голос. Я обернулся и увидел, что в дверях, ведущих во двор, стоит женщина с фотографий пятидесятых. Руфь Мата Розен шагнула вперед, и иллюзия рассеялась. Теперь она ходила с тростью.

Руфь назвала меня «Ричи» при первой встрече, много лет назад – почему, я так и не понял. Никто в мире больше так не обращался ко мне.

– Они вдвоем? – спросила она.

– В кухне.

– Не кричат? Не ругаются? Я могу и не услышать. Особенно то, что слышать не хочу.

– Пока все тихо.

– Сначала я, со своим опытом переговорщика, пыталась рассудить их споры, – сказала Руфь. – Но поняла, что, когда ты двенадцать лет была замужем за человеком-кошкой и так и не задала ему некоторые важные вопросы, ты уже не можешь выступать с позиции нравственного авторитета или здравого смысла.

– Все мы в своей жизни совершали поступки, о которых потом жалели.

– Что, ты и правда когда-нибудь сделал что-то в этом роде?

– Ну…

– Конечно нет. А я была наивная влюбленная дурочка. И от этого произошли многие несчастья.

– Вы хорошо придумали, что съездили с Селестой в его родные места.

– Я ездила в город, где родился Антонио, пару раз. Еще живы те, кто помнит его ребенком. Местные жители рассказывают истории о древесных кошках-оборотнях. Ходили слухи о том, что и бабушка его была из них… Бедная Джоан, – продолжала Руфь. – Когда она была в возрасте Селесты и хотела разузнать об отце, на его родину не пускали иностранцев – ситуация была опасная. Правительство расстреливало студентов-диссидентов. А у меня в то время было очень много дел.

Кухонная дверь открылась. Вышла Селеста, затем Джоан. Похоже, произошло перемирие.

– Кто-нибудь, кроме меня, хочет есть? – спросила Руфь.

– Да, – сказала Джоан. – Печально, что никто из нас не умеет готовить.

Селеста сощурилась и улыбнулась, сверкнув зубами:

– Могу нарвать свежей зелени на салат.

Джоан поморщилась, а я усмехнулся.

– Как хочешь, – сказала Руфь. – Но на двери холодильника есть меню доставки готовых блюд на дом. Неплохо было бы заказать что-нибудь из тайского ресторана.

Часть 3

Все мы вели такую насыщенную жизнь, что прошло несколько лет, прежде чем я снова оказался у «Дома, который съел мир». На этот раз я поехал туда с Джоан, и опять мы добрались уже в темноте. Была середина недели, незадолго до Дня памяти. Соседи еще не въехали в свой дом; дачный сезон и хэмптонские пробки пока не начались.

И снова казалось, что ночной дом, с морским бризом и медленным ритмом океанского прибоя в тишине, сошел с картины Маты и старых семейных фотографий.

Эту иллюзию подкрепило то, что теперь в коттедже были дети. Младшая сестра Джоан, Катерина, растила своих внучек трех и четырех лет и привезла их в гости к прабабушке Руфи.

Но на следующее утро, когда я вышел с чашкой чая на крыльцо, 1950 год пропал. Пруд осушили десятки лет назад, и на его месте построили роскошную летнюю резиденцию.

На лугу теперь тоже стоял дом – еще новее и еще больше. «Дом, который съел мир» казался по сравнению с ним очаровательным пережитком прошлого.

Джоан вышла и устроилась на диване-качелях на крыльце. Два года назад она заболела раком. Все мы следили за ее здоровьем затаив дыхание, но опухоль удалили вовремя, и теперь Джоан вроде бы ничто не угрожало. Мы с ней снова сдружились, так же близко, как тогда, в юности, на Десятой улице.

Она по телефону обсуждала со своим деловым партнером заказ на корпоративный логотип. Потом ей позвонила Селеста, которая должна была приехать в Хэмптон со своим мужем Сэмом.