Мишахерезада - Михаил Веллер

Котенок пресек эту идиллию. Мурка выросла, освоила весь лес, утром провожала отца до КПП, как собака, а вечерами после кино ходила встречать нас к полковому клубу.

Мать устроилась медсестрой в полковую санчасть. Все вольнонаемные должности почище занимались офицерскими женами.

Детей постарше возили в сельскую школу на «студебеккере». Помладше болтались при матерях, играя служебными предметами. Игрушек не было. Полковая лавка не предусматривала. Игрушки копились постепенно, из отпускных и командировочных подарков.

Дежуря по полку, отец брал меня снимать пробу в столовую, — все так делали. Дежурному снимали из котла чего получше, конечно. Тогда — в отдельном полку отлично кормили! Не воровали, что ли? Правда, это были нормы, приравненные к районам Крайнего Севера.

В столовой висел плакат: наглядное пособие по прицеливанию. Мушка ставилась посреди прицельной планки верхними краями вровень, и подводилась снизу под яблочко цели. Я просил прочесть буквы: задержав дыхание на выдохе, спуск тянуть плавно. Вот этот плакат из полковой столовой остался моей стрелковой подготовкой на всю жизнь.

Весь транспорт был американский: «студебеккеры», «доджи», «виллисы» и огромные амфибии под кличкой «мотовесло». На «мотовесле» офицерские семьи ездили по воскресеньям летом за речку: гульнуть.

Связь

На второй день доставлялась окружная газета. На третий — «Красная Звезда» и «Правда». На четвертый — остальные центральные.

Журнал «Огонек» доставался нам потрепанной месячной давности. Из полковой библиотеки он брался сначала командиром полка, затем замполитом, начштаба, и далее вниз по субординации.

Слово «телевизор» было неизвестно.

Кто покультурнее — вывезли из Германии ламповые приемники, компактные, как посылочный ящик. Они ловили новости и музыку. Письмо «авиа» шло с западной Украины две недели. Раз в год отец звонил в Ленинград поздравить свою маму с днем рождения. Он накрывался с головой одеялом и командирским голосом орал в полевой телефон на весь лес:

— Обушок!!! Обушок!!! Георгин дай мне! Г-е-о-р-г-и-н!!! Да! Георгин? Георгин?!!! Я спрашиваю — георгин, это ты???!!! Стрелу дай мне! Что? А?! С-т-р-е-л-у!!! Стрелу, твою мать!!! Стрела, твоя мать!!! Да! Да!!!!! Карниз дай! Соедини меня с карнизом!! Кар-низ!! Передаю: кортик, азия, роман, николай, иван, зоя! Да! Что значит нет связи???!!! Я устрою тебе этот контакт так воткнут!!! Вот так! Кортик? Кортик?!!! Как карниз???!!! Да, да, не смей разъединять!!!!! Карниз, дай ястреба! Ястреба!!! Ты что думаешь, штрафных рот больше нет!!! Я-с-т-р-е-б!!!

Через полчаса, мокрый, он сипел без голоса:

— Ленинград? Девушка, К-1-89-90, будьте любезны! Мама, это ты? Поздравляю тебя! Нет, я здоров, нормальный голос, просто связь плохая!..

Однажды трубку дали мне. В потрескивании марсианских далей еле долетал неразличимо крошечный муравьиный голос.

Паек

Отец приволок ящик от танкового ЗИПа. Много лет этот здоровый зеленый ларь служил продуктовым шкафом. В него как раз помещался месячный паек.

Крупа гречневая, пшенная, манная. Макароны, рожки, вермишель. Рис, перловка. Все в килограммовых пачках.

Масло сливочное полтора кило, подсолнечное две поллитры. Мясо пять кило, рыба два, тушенкой и рыбными консервами. Иногда мясо рубили со склада — из мороженых туш, снятых с глубокой заморозки стратегического НЗ. Иногда осенью рыбу выдавали горбушей или кетой свежего улова, и все солили и мариновали ее в трехлитровых банках.

Два кило сахара. Пачка соли, пакеты перца и лаврового листа.

Сгущенное молоко — два литра! Пять банок, или одна двухкилограммовая.

Изюм, сухофрукты, кило дешевого печенья, полкило карамели.

И еще хлеб. Килограммовыми казенными буханками. Десять черного, шесть серого и восемь белого. От листа хлебных карточек отрезали квадратик с печатью, и детишки шли с ним в продсклад. Хлеб был свежий из своей пекарни. Можно было взять полбуханки, тогда кладовщик резал карточку по диагонали пополам.

Нет, офицер отдаленных районов жил в голодной стране безбедно.

Перевод

Переводили часто. Процедура переезда была отработана. Вся мебель оставалась — КЭЧевская (коммунально-эксплуатационная часть), собственность гарнизона. Железные кровати, фанерные шкафы, стол и табуреты прочного дерева, все со штампами.

Вещи укладывались в картонки из-под продуктов 40х40х30 см и увязывались бельевой веревкой с перехватами и удобной ручкой. Десяток таких картонок ставился в «студебеккер», и мы помещались в кабину к водителю, держа кошку.

Даже тысяча километров делалась за сутки от двери до двери. Отец менялся за рулем с водителем, они спали по очереди.

Новые назначения от раза до раза тянулись к цивилизации. Мы поднимались даже до уровня райцентра с десятитысячным населением. Шесть улиц, несколько магазинов, две средние школы — и вокзал. Да Дом культуры и райком партии.

К мерзостям цивилизации следует отнести такое изобретение, как детский сад.

Детский сад

Самым примечательным в детском саду было коллективное сидение на горшках.

— А Тамара Федоровна говорила, когда девочки сидят, мальчикам нельзя заходить! — встречал нас в дверях благонравный хор.

И мальчики плясали чечетку, подвывая в ритме баю-бай.

Остальное было тоже не все слава богу. Приказ спать, когда не спится, и вставать, когда заснулось, сильно раздражало всех.

На наше несчастье, заведующая прочла книгу о детском питании. Лучше бы у нас была слепая заведующая. Эта приказала не давать нам пить перед обедом. Потные после прогулки, мы бросались к графину, он был пуст; обед не лез в горло.

Мы наябедничали родителям, они развили деятельность, заведующую взгрели и она возненавидела подлых маленьких тварей.

В книге по закаливанию она прочитала, что у детей отличный иммунитет, и прогулки в холодную погоду им не только не вредят, но благотворны для здоровья. После чего в промозглый морозец нам велено было гулять полтора часа.

Мы гуляли в огороженном загоне. Воспитательницы ушли греться. На детские просьбы дверь не открывалась. Девочки стали тихо плакать. Потом они стали громко плакать. Потом собрались под окном и зарыдали благим матом!

Воспитательница отворила дверь. Мы бросились с радостным и оскорбленным воплем. Ничего подобного. В лучших традициях сексорасизма девочек впустили, а мальчикам приказали гулять дальше.

Наше отчаянье стало мрачным и злобным. Мы собрались в углу забора перед улицей и стали ругаться солдатскими словами. Это не помогало, хотя из-за забора раздавались возмущенные женские голоса.

И тогда, повинуясь неведомому импульсу, мы запели. Мы пели самую протестную из песен, которую знали. Самую непоощряемую, хулиганскую и неприличную. Собственно, мы только одну такую и знали.

Цыпленок жареный! Цыпленок пареный!Пошел на речку погулять!Его поймали! Арестовали!Велели паспорт показать!! —

надрывались мы что было мочи. Над забором стали подпрыгивать лица. Вдохновенный детский хор за забором на морозе — воспринимался дико.

А он заплакал!В штаны накакал!Пошел на речку их стирать! —

орали мы как резаные самую неприличную строчку. Голоса срывались со звона в хрип. Мы маршировали на месте, сильно топая и маша руками.

Когда цыпленок накакал в радиусе слышимости раз в тридцатый, на крыльцо выскочила заведующая.

— А ну-ка прекратите немедленно, хулиганы! — закричала она.

Подпрыгивающие над забором лица хохотали.

Мы поддали жару, мы спелись, мы вопили, как перепившийся хор Советской Армии:

А он заплакал!!!В штаны — накакал!!!

— А ну-ка немедленно всем зайти в помещение! — кричала заведующая.

Нам уже даже не хотелось в помещение. Мы согрелись. Маршируя и топая, как парадная рота, мы орали победно:

А он — заплакал!!!В штаны — накакал!!!

Мы вернулись в группу в отличном настроении. Впервые мы ощутили реальную мощь художественного слова.

ШКОЛЬНЫЙ ВАЛЬС

…Школьные годы чудесные,С дружбою, с книгою, с песнею.Как они быстро летят.Их не воротишь назад.Разве они пролетят без следа-а?Не-е-ет, не забудет никто никогдашко-ольны-ые го-о-оды!

И тут же получил пинок в ляжку, означавший: браво, Киса, вот что значит школа.

Это школа Соломона Плята.

Знаешь, Гек, я бы свою школу лучше сжег.

Пистолет

Мы с Серегой Фоминым в первом классе были два отличника. И сидели на первой парте перед учительским столом. Но с разными целями. Я — чтобы меня никто не бил, а он — чтобы он никого не бил. Таков был педагогический замысел. Мы дружили.

Серега оживлял любой пейзаж. Он выпускал на уроке мышей и воробьев, подкладывал под девочек кнопки и ставил на переменах подножки старшеклассникам. Потом его пороли дома, и он выучивал на отлично уроки.

Когда его выгоняли с занятий, я приносил ему домашнее задание. Мы жили в одном досе. Дос — это дом офицерского состава. Это был гарнизон. Половина школьников военные, половина гражданские.