Я — ярость - Делайла Доусон

Бедняжке Бруклин сказали, что она грубая, толстая, грязная, надоедливая, шумная, липкая, плаксивая и плохо себя ведет. Как будто никогда раньше бабушка не встречала маленьких детей. Возможно, думает Элла, мама приучилась соблюдать правила с ранних лет (как и сама Элла). Вероятно, бабушка в самом деле никогда не видела детей, которым не приходилось специально делать себя меньше, чтобы соответствовать прихотям жестокого взрослого.

Но самое ужасное, что бабушка не позволяет ей покидать особняк, а в старом доме остались очень нужные вещи, которые мама забыла привезти и ради которых стоит рисковать столкнуться с отцом. Ее машина так и осталась стоять на подъездной дорожке, а там школьная сумка с тетрадями и ноутбук (без них не разобраться с летним списком для чтения), а еще дамская сумочка с деньгами и удостоверением личности. Кроме того, там лежат противозачаточные таблетки: Элла пьет их не потому, что занимается сексом, а потому, что у нее очень тяжелые месячные и таблетки спасают от спазмов, сильного кровотечения и чудовищных перепадов настроения. Если она пропустит еще один плановый прием, то придется просить бабушку купить прокладки и… о, нет-нет-нет, пожалуйста, только не это.

Ей нужно забрать свои вещи. Немедленно.

Весь день Элла ведет себя просто идеально: исполняет все приказы бабушки без малейших комментариев и следит, чтобы Бруклин была занята и не шумела. Готовит ужин (кускус из коробки и консервированные овощи), который бабушка одобряет (в отличие от Бруклин). Тихо укладывает сестру спать пораньше, а потом стучит в дверь бабушкиной спальни.

— Да? — раздается раздраженный ответ изнутри.

Элла открывает дверь и видит бабушку: на кровати, в шелковой пижаме. Нахмурившись, Патрисия снимает очки для чтения и откладывает книгу в сторону.

— Бабушка, могу я завтра одолжить твою машину, пожалуйста?

Глаза у бабушки вылезают из орбит.

— Шутишь? Нет, разумеется. И речи быть не может!

И, конечно, не спрашивает, с чего ей вдруг потребовалось авто.

Элла пробует другую тактику.

— Тогда можешь ты меня отвезти к нам домой? Мне надо кое-что забрать.

Бабушка фыркает и снова нацепляет очки на нос.

— И думать забудь. Здесь есть все, что тебе потребуется. А если нет, то можем просто заказать… — Она обрывает себя на полуслове, скользит взглядом по стенам. — Ничего тебе не нужно. А теперь отправляйся спать.

— Это лекарства.

— И твоя мать не привезла их тебе?

Теперь настает очередь Эллы отвести взгляд. Мама была очень сердита и обиделась, что Элла в одиночку отправилась в Центр планирования семьи за таблетками. О таких вещах они предпочитают не говорить.

— Она забыла.

Бабушка качает головой. У большинства людей этот жест подразумевает печаль и сочувствие, но ее покачивание головой означает: ты идиотка и ты сама виновата.

— Не похоже, чтоб ты умирала. В кровать, пожалуйста. Сейчас же.

— Да, мэм.

Элла тихо закрывает за собой дверь и идет к кухонной стойке. Уже девять, но бабушка еще не включила сигнализацию.

Возможно, это ее единственный шанс.

Она спешит наверх — за ключами, туфлями, черными джинсами и толстовкой. Летними ночами во Флориде довольно душно, но куда важнее оставаться незамеченной и защититься от комаров. По району бабушки круглосуточно курсируют машины, опыляющие территорию от насекомых, а еще Элла каждый раз обтирает себя и Бруклин салфеткой с репеллентом — но чем больше, тем лучше. Она сует в задний карман телефон и выскальзывает на улицу через боковую дверь (это достаточно далеко от спальни бабушки).

Со стороны дома между заборчиком и гаражом есть крошечная щель, и Элла протискивается туда, втянув живот. Она идет по идеально чистым тротуарам, держась в тени. На улице никого: ни пешеходов, ни машин. Щебечут птицы, пищат летучие мыши, лягушки квакают, а по кустам шуршат более крупные животные — правда, Эллу это не особо пугает. В этой части Флориды нет ни медведей, ни волков, ни других хищников; в любом случае, это район, где живет бабушка, а значит, всех представителей дикой природы здесь истребили или одомашнили до состояния пуделей. Вскоре Элла оказывается возле будки охранника возле ворот и тихонько отпирает калитку для пешеходов. В будке кто-то есть, но он сгорбился перед телевизором. В основном охрана беспокоится о том, как бы кто не проехал внутрь на машине, а вовсе не о тех, кто пешком покидает территорию. За воротами снаружи даже тротуара нет.

Дом бабушки примерно в шести с половиной километрах от дома Эллы; по большей части туда можно дойти по тротуарам и пешеходным переходам. До того как Ярость распространилась по штату, здесь ходили, ездили на велосипедах и толкали перед собой маленькие тележки, выбираясь за продуктами. Предполагалось, что в этой части пригорода ходить пешком никто не будет, потому что всё так далеко, но должны же все эти люди как-то добираться из пункта А в пункт Б. Элла никогда не проходила этот путь пешком, но дорогу она знает.

Поначалу это довольно просто. Машин нет. Ночь жаркая, но приятная, со стороны океана веет бриз, хотя до залива не меньше пары километров. Элла потеет в своей толстовке, но рада, что сливается с темнотой. Только когда она ждет зеленый у светофора на большом перекрестке, ей приходит в голову, что в ночи кроются угрозы посерьезнее Ярости, что по улицам все еще могут ходить похитители, педофилы, насильники и просто отъявленные подонки. Она жмет на кнопку еще и еще, надеясь, что сигнал побыстрее сменится, — но не может заставить себя перейти на красный, ведь она и так уже нарушает установленный властями штата комендантский час.

Наконец-то зеленый, и Элла торопится перейти дорогу. И тут в нос резко бьет мерзкий, невыносимый запах, он забивает рот и глотку, ее тошнит. Элла оглядывается в поисках мертвого опоссума или енота, но потом видит невнятную кучу под окнами «Полов Большого Фреда». Темно, к тому же куча в тени, и ей не видно клетчатую рубашку или размозженную голову — только яркие брызги крови на желтой стене. Отсюда они кажутся даже не красными, а черными.

Да это же труп.

До этого она видела только одного мертвеца — дедушку Терри, но он был чистым, припудренным, красиво одетым и лежал в дорогом, обитом бархатом