Я — ярость - Делайла Доусон

(жирность 1 %) и нежирными сливками. На террасу их не звали, так что они сидят за стойкой бок о бок и хрустят завтраком. Элла надеется, что никто из них случайно не сломает зуб, — едва ли бабушке по карману стоматолог. Как только они заканчивают, она споласкивает тарелки и ставит в пустую посудомоечную машину.

— Бабушка, нам будут сегодня делать уколы? — спрашивает Бруклин.

Сестра бесцеремонно выходит на террасу, и Элла ощущает легкий укол паники. Бабушка смотрит на Бруклин сверху вниз. Будь она кошкой, кончики ее ушей сейчас были бы направлены в стороны.

— Нет, у доктора не было окон в расписании. Может быть, в другой раз.

— Хорошо. Я не люблю уколы. А мы будем мерить одежду?

Элла вздрагивает. Она предупреждала Бруклин, чтобы та не вела себя так: не задавала вопросы, которые звучат как требования. Но Бруки ребенок, а не робот, и теперь уже поздно что-то исправлять.

Бабушка сгибает газету, аккуратно откладывает ее и смотрит на Бруклин все так же, свысока.

— Нет, не будем.

— Почему?

Это ее любимое слово. Элла понятия не имеет, что делать. С одной стороны, надо бы остановить сестру, чтобы сохранить хорошее расположение бабушки, но еще хочется послушать, как Патрисия отреагирует. Что скажет? В какой момент признает, что они в глубокой заднице? Все это утро она старательно избегала взгляда Эллы, как будто пыталась забыть обо всем, что случилось накануне вечером.

— Потому что Рэндалл не разрешил.

Элла едва удерживается от смешка. Ответ очень в духе бабушки: просто взять и переложить вину на отсутствующего.

— Ой, это грустно, я так люблю красивую одежду!

Нормальная бабушка наклонилась бы к внучке и отвлекла ее непринужденной болтовней: «Ой, я тоже! А что тебе нравится? А я, когда была маленькой, любила платья!» Но бабушка только пожимает плечами.

— Что ж, разочарование — это часть жизни.

Она снова берется за газету, но Бруклин стоит все там же. Забавно на самом деле. Глядя на бабушку на залитой солнцем террасе, Элла вспоминает маму, которая точно так же сидела за их столом во время завтрака. Они обе так похожи, и у обеих красивые кухни, но, кажется, обе совершенно несчастны оттого, что сидят там. Какой в этом смысл?

— А мы все еще едем в ледяную страну? — спрашивает Бруклин.

Ох, черт.

Элла определенно должна была вмешаться раньше.

Бабушка внезапно поднимается на ноги и нависает над Бруклин, как какой-нибудь гигантский монстр, который вот-вот раздавит слизняка огромной пяткой.

— Не едем. Может, если б ты вела себя лучше, если бы из-за тебя не было столько проблем, мы бы поехали — но не можем.

Бруклин широко распахивает глаза, и они наливаются слезами, будто она персонаж из какого-нибудь мультфильма. Губы кривятся, и она плачет, совершенно убитая горем. Бабушка обходит Бруки, словно это не ребенок, а кучка кошачьей блевотины, и удаляется к себе в спальню. Как только дверь за ней закрывается, Элла бросается к сестре и крепко обнимает ее.

— Это моя вина? — спрашивает Бруки в перерывах между всхлипами. — Я плохая?

— Нет! Вовсе не твоя! Ты не плохая, ты просто замечательная! А она просто старая вонючая подушка-пердушка.

Бруклин рыдает и хихикает одновременно, личико у нее покраснело. Она буквально заливает Эллу горячими слезами.

— Но бабушка сказала…

— Не слушай бабушку. Она как папа, они иногда… говорят неправду. Они, может, даже не думают, что ведут себя жестоко, когда говорят злые вещи. Но это они виноваты, а не ты.

Элла смутно помнит, что когда она была маленькой, мама сказала нечто подобное ей самой. По мере взросления обе осознали, что частично Элла все же виновата.

— Да кому нужна эта Исландия? Я не люблю лед. Мне нравится в бассейне!

Бруклин икает и постепенно утихает.

— Я люблю плавать, — признает она. — Но я думала, что бабушка купит мне новое платье.

— Как-то раз она купила мне платье, и оно было такое колючее, что я изрезала его ножницами.

Сестра вздыхает и на шаг отступает, чтобы серьезно посмотреть на Эллу.

— Это очень плохо, Элла! Ты не должна так себя вести! Это неправильно!

Элла грустно посмеивается.

— Ага, это было плохо. Я не к тому, что надо резать вещи, когда злишься, просто у бабушки плохой вкус по части платьев для маленьких девочек.

— А можно я посмотрю планшет?

Она еще раз обнимает сестру напоследок (Бруклин щедро измазала ей шею соплями) и поднимается на ноги.

— Конечно, крошка. Только надень наушники, чтоб не разбудить спящего медведя.

— Какого еще медведя?

— Медведя по имени Бабушка! — Элла скрючивает пальцы, изображая когти. — Гррр! Время делать уколы!

— Не-е-ет! — хихикает Бруклин и убегает за планшетом.

Элла смотрит на нее и думает, какой бы выросла она сама, будь рядом кто-то постарше, кто защищал бы маленькую Эллу столь же свирепо, как она защищает Бруклин. Если б только ей не пришлось так стремительно взрослеть, чтобы настоящие взрослые, не дай бог, не заметили ее и не обидели.

Телефон жужжит, и она со стоном вытягивает его из кармана. Это либо очередное письмо от Хейдена, либо пост кого-нибудь из школьных приятелей, которые пытаются нагнать побольше ужаса. Элла раз десять писала маме, но ответа не было, и она уже почти потеряла надежду. Может, мама думает, что если прочитает о том, как плохо девочкам, то сорвется с места и приедет за ними. А ведь она твердо решила не возвращаться.

На экране слова, которых Элла так ждала.

«Я дома. Где вы?»

Но не от мамы.

Это отец.

24.

Мгновение замедляется, растягивается до бесконечности. Все взгляды прикованы к Челси. Она не может отделаться от мысли, что, наверное, именно так чувствовал себя Франкенштейн, завидев на горизонте пылающие факелы. Она делает шаг назад, потом еще один, снимая шлепанцы. Дверь прямо позади. Если побежит, то еще сможет оторваться от толпы и добежать до угнанного грузовика. Руку Челси опускает в карман и нащупывает брелок