Поздняя повесть о ранней юности - Юрий Нефедов

Какая-то сила рванула меня из окопа прямо за насыпь на крыше блиндажа, откуда я пополз к фундаменту разбитого сарая: до него было метров 30 и внутри его можно перевалить почти что на обратный скат высоты. В этот момент я отчетливо услыхал отборный, неистовый русский мат с угрозами в свой адрес из цепей наступающих немцев. Власовцы. Немцы, даже самые большие знатоки нашего языка, овладеть столь отборным художественным словом не могли. И пусть сейчас говорят, что дивизия власовского генерала Буняченко в это время готовилась освобождать Прагу, а через некоторое время какой-нибудь Бунич или Суворов напишут, что власовцы в это время брали штурмом рейхстаг, все равно, 20 апреля они были на плацдарме у Штетина, и тому было подтверждение следующей же ночью.

Прополз по еще тлеющим остаткам сарая к разлому в фундаменте, посмотрел вниз на реку, на деревню; никого не видно, сзади крики, стрельба, разрывы. Вскочил и побежал к тому дому, к которому плыли утром. Местность там каменистая, из земли наружу вылазят булыжники, которые хозяин выбирает и складывает в кучи. На такую кучу камней я наскочил и полетел через нее, выронив из руки свой шмайсер. Нащупывая его руками вокруг себя, вижу, как следом за мною мчится человек с автоматом в руках и будучи уверен, что это власовец, стреляю в него двумя короткими очередями навскидку из одной руки, опирая автомат рожком в землю. И тут же узнаю в нем Ваню Иванова. Две пули попали в него: одна пробила галифе у кармана, вторая — разорвала голенище кирзового сапога.

До самой его демобилизации весной 1946 года я, «зализывая» эти попадания, одаривал его чем только мог. А он при этом смущенно приговаривал:

— Ну не попал же, так… переживаешь? — мило не выговаривая при этом ту самую букву, которую коми исключили из своего алфавита.

Мы помчались к тому дому с Иваном вместе, а когда оказались у двора, он велел пойти в подвал, предупредить наших, что противник уже занял вторую траншею и продвигается к нам, а сам прилег за угол с автоматом наизготовку.

Опустившись на пару ступенек в подвал, я столкнулся лицом к лицу с командиром батареи, курившим у входа:

— Товарищ старший лейтенант, немцы во второй траншее и уже спускаются сюда.

Маленькие глазки просверлили меня недобрым блеском, он видно вспомнил, что по моей вине остался голодным, бросил окурок, растоптал и, глядя прямо в глаза, сквозь зубы произнес:

— Ты знаешь, что полагается за панику в боевой обстановке?

Расстрел.

Повернулся и стал спускаться в подвал. Я только что едва унес ноги от немцев или власовцов, или от всех вместе, которые стреляли в меня, материли, но не попали и не догнали. Захотелось удрать и от этого командира, но куда?

Я вышел со двора, подполз к лежащему Иванову и стал рассказывать о своей встрече, он засмеялся, обернулся и, глядя через мое плечо, показал рукой в сторону моста:

— Смотри туда, а потом сюда!

От понтонной переправы в нашу сторону быстро шла, почти бежала, огромная колонна нашей пехоты. Впереди шел подполковник в расстегнутом на груди кителе, из-под которого виднелась матросская тельняшка, с пистолетом в руке.

А немного ниже нас, в немецком пулеметном окопе копошились трое — командир дивизиона, Китайкин и старший сержант Боев, как я узнал позже, лучший корректировщик. За бруствером сверху лежал Пагин, положив впереди себя две немецкие каски: в окопе он не помещался.

Снаряды уже рвались на склоне высоты прямо среди бежавших в разные стороны власовцев, осколки свистели над нашими головами, но это были свои осколки, а подбежавшая пехота разворачивалась плотными цепями и двигалась наверх, ко второй немецкой, брошенной нами с десяток минут назад, траншее. Комдив со своими помощниками выскочил из окопа, те, что были в подвале, присоединились к ним, и мы двинулись следом за пехотой. Телефон висел на плече Боева, трубка — в руках комдива и он непрерывно переносил огонь по уже убегающему противнику. И вот мы опять в блиндаже, я снимаю с гвоздя сумку с запасными рожками к шмайсеру, проверяю и распихиваю их за голенища сапог.

— Так ты еще и оружие в бою бросил, а теперь чужими трофеями вооружаешься?

За спиной стоял комбат, опять сверлил меня своими глазками и медленно сдвигал кобуру с пистолетом из-за спины на живот.

— Отстань от солдата, не трогай его больше, это я тебе последний раз говорю, — отреагировал командир дивизиона.

Глядя поверх головы комбата, я увидел брошенные мною на нары два пакета немецкого НЗ, достал их и положил на стол. Кто-то вспорол ножом толстую провощенную бумагу и достал банки с мясными и рыбными консервами, галеты, пакетики с кофе, чаем, сахаром и консервированный, аккуратно нарезанный черный хлеб. Комбат повеселел и даже пригласил меня к столу, а я вспомнил Нину Пономареву: «Повоюешь теперь в артиллерии…» и думал: нормальный или ненормальный этот мой новый командир. Вспомнил своих пехотинцев в опять защемило под ложечкой — таких там не было.

Позже мне рассказали его биографию: всю войну прослужил на Дальнем Востоке командиром батареи в стрелковом полку, потом отправили на фронт. К нам под Гдыню попал из офицерского резерва взамен раненого при разгроме Торуньской группировки комбата. Сразу признался, что спешил за орденами и его наградили орденом Отечественной войны, но он говорил, что этот орден смотрится, если рядом еще и Красная Звезда. А когда смотрел на комдива, у которого два ордена Красной Звезды, Отечественная да еще Александра Невского — жмурил глаза, как от яркого света. Справедливости ради должен сказать, что после окрика комдива в блиндаже до конца 1945 года, когда его откомандировали в другую часть, мы с ним ни единого раза не сталкивались и не замечали друг друга.

А тогда Пагин подсоединил еще одну катушку кабеля, и мы быстро двинулись в деревню, на окраине которой еще раздавались редкие выстрелы и автоматные очереди. Постепенно и они стихли, пехота начала окапываться на окраинах, мы разместились в пустом большом доме и к нам пожаловали из управления дивизионом два радиста с рацией — старший сержант Гриша Бодовский с помощником. Кстати, Гриша — земляк, днепропетровец, но встретиться мне с ним в мирное время не пришлось: в адресном столе сведений о нем не было.

Примерно в 500-х метрах от деревни на запад был большой хутор со множеством больших хозяйственных построек из красного кирпича, окруженный массивным кирпичным забором, но изрядно пострадавший от артогня. В нем разместился командный пункт пехотинцев, которых мы должны были поддерживать, и туда отослали Гришу с рацией и Боева как корректировщика.

Тут же появился старшина дивизиона с двумя солдатами, принесли продукты, все дружно сели за один стол и пообедали, и поужинали. Уже темнело, закрыв плотно ставни, мы зажгли найденную в доме керосиновую лампу.