Водоворот судьбы. Платон и Дарья - Юрий Васянин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все же, несмотря ни на что, она продолжала жить светлыми надеждами на скорую встречу и на счастливую жизнь с любимым человеком. Каждый божий день она вставала на колени перед иконой и зажженными перед ней лампадами и усердно просила Бога, чтобы гражданская война не разрушила ее счастье.
В это время в хуторе царил беззвучный покой.
***
Платон понемногу начал выздоравливать, рана хорошо затянулась, оставалась только краснота на этом месте. но о полном выздоровлении не могло быть и речи.
Утром Перелыгин вставал и делал то, что он делал каждый день: одевался, мылся, брился. Скоро его здоровье улучшилось настолько, что он запросто мог заниматься личными делами. Только по утрам с кровати подниматься было трудно.
Этим утром, Платон привел себя в порядок и отправился на последнюю перевязку. В перевязочном кабинете была все та же сестра милосердия, которая очень походила на Дарью. Она приятно улыбнулась, и добрая улыбка сделала ее лицо красивым и милым. В ее взоре промелькнули живые искорки, на щеках появились маленькие ямочки.
Перелыгин невольно залюбовался ею, и не осознанно продемонстрировал ей свое безграничное восхищение. Он некоторое время стал рассматривать ее и не мог от нее глаз отвести. В ней было что-то таинственное. В ее образе и ее глазах было то, чего не было в других девушках. Своим ясным взором она как будто пронзила его душу. Казак испытал волнующее чувство, которого давно не испытывал. Он почувствовал молодую радость. Это чудесное ощущение казаку было знакомо. Такое не раз случалось при встречах с Дарьей. Но все же к своей казачке у него было совсем иное чувство. Оно было настоящим, любящим и полностью владевшим его душой и сердцем.
Перелыгин безотрывно глядел на темноволосую красавицу как на икону. Печаль придавала прелести ее красивому лицу. Елизавета смутилась восхищенного взгляда Платона. Ее брови на нежном лице с правильными чертами невольно дрогнули, и на миловидных щеках появился румянец. Но через минуту на красивое лицо молодой женщины вернулось строгое выражение. Она зябко повела плечами, поправила тонкими пальцами белый воротник на обнаженной шее.
— Не мешайте мне работать.
Сердце Платона неровно и сильно забилось. Он стоял не в силах сдвинуться с места. Хотя это произошло в одно мгновение, но Платону показалось, что оно длилось очень долго. Красавица пленила казака. В его душе стало свежо и чисто. Не один раз в его сознании возникал миловидный образ сестры милосердия. Он всю дорогу неотступно преследовал казака. Это чувство его не покинуло до самой встречи с Дарьей.
— Спасибо, до свидания, — попрощался Платон, когда сестра милосердия закончила перевязку.
— Ваши слова подразумевают следующие свидания, но будет лучше, если вы больше не вернетесь к нам. Может быть, я говорю грубо, но пусть это будет так. Прощайте!
— Прощайте!
— Идите к доктору он вас ждет.
Перед тем как войти в кабинет доктора, казак посмотрел на свое отражение в зеркало и не узнал себя. Платон изменился настолько, что перед ним будто стоял чужой человек.
Казак, удивленно качнул головой и, отворив дверь в кабинет доктора, спросил:
— Разрешите войти?
— Входите, как вы себя чувствуете?
— Мне кажется, что хорошо, — уверенно ответил Платон.
— Это вам только кажется. Надоело лежать? Ну что ж я вас больше не могу держать.
— И я смогу продолжить службу? — с радостью спросил Перелыгин.
— Об этом не может быть и речи, — доктор внимательно поглядел на казака. — Сейчас вы к ней не годитесь. Слишком тяжелое у вас ранение. Вы нуждаетесь в длительном отдыхе. Не раньше, чем через год-два здоровье ваше восстановится. Поезжайте домой и быстрее выздоравливайте. Идите к главному врачу, он вас выпишет.
— Спасибо, доктор! Прощайте!
— Прощай, казак! Я думаю, что тебе незачем будет возвращаться на службу. Скоро все закончится.
Платон удивленно приподнял брови и приоткрыл дверь.
— Подождите! — вдруг окликнул доктор. — Возьмите нательную иконку, последняя осталась. Это великие княжны во время европейской войны прислали в госпиталь. Души у них ангельские придет беда — она тебе обязательно поможет. Казаки говорят, что помогает.
Перелыгин взял иконку и, зажав ее в руке, вышел из кабинета. Вскоре Платон выписался, получил документы и, покинув госпиталь, сразу же отправился в казарму. Стоял тихий и теплый день. На деревьях нахохлившиеся вороны кричали друг на друга. Путь до казармы оказался недолгим. У ворот казака остановил незнакомый часовой в небрежной позе.
— Куда идешь?
— В сотню возвращаюсь, я в госпитале лечился.
— Здесь никого нет, всех казаков отправили на фронт.
— Но там находится мой конь и личные вещи.
— Иди к дежурному офицеру.
Перелыгин прошел в дежурную комнату и предъявил офицеру командировочное удостоверение на отдых. Дежурный поставил печать в удостоверении, выдал жалованье, личные вещи и отвел в конюшню.
— Дождись возвращения своей сотни, вместе с ними уйдешь. Фронта больше нет.
Ночью луна, прорываясь сквозь тучи, удивленно разглядывала уснувшего казака в опустевшей казарме.
Ночь пронеслась мгновенно. Задолго до утра звезды побледнели и одна за другой погасли. Возникли утренние сумерки и сонная тишина. Затем на востоке в широкую полосу рассвета устремился белый свет, и вся земля осветилась. Слабый ветерок загулял по улицам, заворошил пестрые верхушки деревьев.
День наступил тихий и светлый. Он пролетел быстро. Вечером в казарму вернулась небольшая горстка молодых казаков.
— Слава Богу, казаки! Где остальные?
— Погибли, остались только те, кого ты видишь.
— Что случилось?
Казаки оживленно заговорили.
— Вся территория занята красными. Нам надо уходить в Сибирь или в Тургайскую степь, — высказал общую мысль Павел Селенин.
— Нет, нужно возвращаться в Старый Хутор! — решительно сказал старший брат Дарьи Роман Чернавин.
— Что мы забыли в тургайской степи или в Сибири? — поддержал его Матвей Никитин. — Не пойдем к киргизам или сибирякам!
— Воевать нужно! Либо грудь в крестах, либо голова в кустах! — воскликнул Осип Шутемов.
— По-другому и быть не может! Казак это, прежде всего воин. Мы не можем сидеть и ждать, когда нас всех перебьют. Зачем навязывать нам новые правила, новые ценности и чуждые перемены? Ведь у нас традиции веками складывались. С нами не хотят разговаривать как равными. Мы или должны безоговорочно подчиниться или навсегда отказаться от своей прежней жизни. И то, и то одинаково неприемлемо для нас. Это же смерти подобно.
— А как я смогу зажить другой жизнью, если мои предки до седьмого колена были казаками. Проще умереть и не жить, чем перестать быть казаком. Это же для нас как глоток свежего воздуха.
