В долине солнца - Энди Дэвидсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он вспомнил сон о волке, попавшем в капкан, вспомнил его зубы, покрытые его собственной кровью. Тревис закатал рукав и посмотрел на запястье, где когда-то была татуировка, от которой теперь не осталось следа. Старая кожа слезла, на ее месте выросла новая. Что это означало?
Он взял палку и поворошил огонь – в темноте взметнулся сноп искр.
Он подумал об Аннабель и Сэнди, вспомнил сцену, которую видел через окно фермерского дома после того, как мальчик подрался с Роско Дженкинсом. Тогда, в сумерках, Тревис поднялся смазать лопасти мельницы за домом. Взобрался на пятнадцать футов, сделал свое дело, и, когда загорелись звезды, он побыл там, слушая сверчков в полях, пока ветер медленно вращал лопасти. Проходя потом мимо крыльца фермерского дома, он увидел, что Аннабель работала за швейной машинкой в углу гостиной, и остановился. Сэнди стоял рядом и гладил ее по спине, пока мать зашивала ему джинсы. Тревис сразу понял, что это означало, пусть и никогда не знавал подобного. Это было примирение. Они стояли к нему спиной. Их разделяло окно, крыльцо и целая вселенная. Он стоял и смотрел, пока мальчик не обернулся и не увидел его. Тогда Тревис быстро зашагал прочь.
Он подумал о Рю. О засохшей розе, роняющей хрупкие лепестки.
От нее не стоило ждать чего-то столь же нежного, великодушного, как это проявление любви, что он увидел в окне дома Гаскинов.
«Нам надо есть, – напомнила она. – Надо, глупыш мой».
Он ткнул палку в угли и принялся наблюдать, как она загорается.
Понедельник
20 октября
Утром Ридер вышел из вертолета на травянистое поле за офисом шерифа округа Крокетт, сел в патрульную машину без опознавательных знаков и поехал в Сьело-Рохо, по адресу, где жила семья умершей девушки. Припарковался у обочины и оставил двигатель на холостом ходу. Подъездная дорожка небольшого дома на ранчо была вся заставлена машинами. На клумбах с алоэ перед домом торчали пластиковые фламинго. С дубовых веток пели скворцы. Ридер сидел и наблюдал, как по мощеной дорожке приходили и уходили люди. Одетые в черное, они несли еду в крытых стеклянных контейнерах. Ридер сидел, крепко сжимая руль. Когда он положил руки на колени – они дрожали, как у немощного старика. Руки трупа. Ходячего мертвеца. Или сидячего.
Делать было нечего.
Шериф это повторил, когда они сидели в машине на стоянке «Сагуэро Армс», перед розовыми и голубыми неоновыми огнями.
– Парень из полиции штата сам так сказал, – сказал шериф, ковыряясь зубочисткой под усами. – А я говорю: просто оставьте родных с их горем. Им ничего этого не надо знать. Ее похоронят в закрытом гробу, и на этом все кончится. Потом поговорим с доком, когда он выкарабкается. Он поймет. Он хороший парень. Черт, я не думаю, что он захочет опять углубляться в эту ересь.
– Если он выкарабкается, – ответил ему Ридер.
– Будем об этом молиться.
– Но это случилось при свете дня.
– Да, люди ее видели. – Шериф пожал плечами. – Не ту девчонку, чье милое личико напечатают в некрологах, если это вообще попадет в газеты. Нет, они все скажут, что видели существо, которое больше всего теперь хотят забыть, я вас уверяю.
Люди приходили и уходили по двое – по трое. Мужья и жены. Друзья семьи. Молодые парни и девушки в школьных спортивных куртках поверх черных рубашек и платьев.
Ридер взял сложенную фотографию девушки, присланную по факсу, из кармана рубашки. Эту фотографию он получил в полиции для расследования. У девушки были темные волосы, убранные назад за маленькие уши, и ослепительная улыбка. Слушая, как кричат скворцы, он вновь почувствовал холодный щелчок своего револьвера, когда он взвел курок, и хруст ее шеи у него под ботинком, когда наступил на нее и продавил, будто это был не человек, а полое бревно.
Вдруг затрезвонил приемник.
Он ответил на сигнал, стараясь не выдать дрожь в голосе.
– Давай, Мэри.
– Твоя жена звонила, Джон. Прием.
Он помолчал.
– Она интересуется, вернешься ли ты домой или нашел кого-то помоложе и посимпатичнее.
Держа радио в руке, он наблюдал, как люди приходили и уходили по мощеной дорожке.
– Ты не отзванивался со вчера. Прием.
Он зажал кнопку передачи и ответил:
– Тут что-то не так, Мэри.
Он отпустил кнопку.
– Джон, в чем дело? Там все нормально? Прием.
Он открыл рот, чтобы ответить…
она мертва, мне пришлось ее убить, хотя я должен был ее защищать, всю жизнь я верил в закон и никогда не размышлял о Боге, по крайней мере после того, как Конни потеряла ребенка и все изменилось, но это было так давно, так чертовски давно, Мэри, и с тех пор я придерживался истины о том, что природа – единственный абсолют, и нет ни добра, ни зла, а только биологические потребности, которые нас портят, над которыми мы должны встать выше с помощью закона и цивилизации, сдержать хаос. Но вчера я увидел кое-что настолько ужасное, что прорвало дыру во всем сущем, и мир как прорвало, из него вывалились кишки, как из освежеванного зверя, потому что я выстрелил в труп девушки, чье право на жизнь присягнул защищать, и закон не может принять подобного, а шериф долбаного округа Крокетт прав – в такой правде утешения нет, ни сейчас, ни когда угодно, и нет, Мэри, нет, здесь не все нормально
…и, сказав все это, он посмотрел на свои стариковские дрожащие руки. Приемник лежал у него на коленях, и он даже не нажал на кнопку передачи.
– Джон? Прием?
Он зажал кнопку и отозвался:
– Скажи ей, я вернусь, когда вернусь, Мэри. И что симпатичнее ее никого нет. Конец связи.
Он отключил радио и поехал к магазину спиртного рядом с продуктовым, что он заметил по пути в город. Он снял жетон с пистолетом и оставил их в машине, зашел в магазин, где купил две бутылки виски, и, вернувшись, направился прочь из города. Он припомнил небольшой мотель рядом с трассой, примерно в десяти минутах к востоку. «Это будет что надо, – подумал он. – Место, чтобы поразмышлять. Чтобы собраться с мыслями. Мне нужно только время. Только время и все».
Вскоре он увидел перед собой вывеску.
САНДОНЕР.
ВАШ ДОМ ВДАЛИ ОТ ДОМА.
– Сойдет, – сказал он и сбавил скорость, чтобы свернуть.
Табличка на окне офиса сообщала, что
