Фрагменты - Козаков Михаил Михайлович

Когда в итоге решение было принято и занесено в протокол с поименным подсчетом результатов голосования, бывшие студийцы долго еще сидели понурившись и никак не могли разойтись: будто поминки справляли. Вот тогда-то Ефремов и обозвал меня «могильщиком». Грустно, как-то беззлобно обозвал, но обида у него в душе осталась. Надолго ли? Увидим.

Кто-то, помнится, даже предложил:

— А может, переголосуем, ребята?

Михаил Козаков и Олег Ефремов

Но это прозвучало неуверенно, хотя у многих глаза были на мокром месте. Помню, что и сам Ефремов буркнул что-то вроде:

— Да нет, чего уж там? Несерьезно…

Я думаю, что в этом решении проявилась сила, а не слабость тогдашнего коллектива. У ребят была идиосинкразия ко лжи, и это свойство, воспитанное в коллективе тем же Ефремовым, сработало, несмотря на ностальгическую грусть по студийным основам, на которых начиналось дело «Современника», дело Ефремова и его сотоварищей, основателей театра: Жени Евстигнеева, Гали Волчек, Лили Толмачевой, Игоря Кваши, Олега Табакова, Вити Сергачева…

В общем, гастроли, съемки картины, конец существования студии.

Саратов 64-го года!

На съемках картины «Строится мост» был эпизод пожара дебаркадера. Как горел корабль, облитый бензином! На нем проходили главные сцены фильма, я так просто и жил там, в маленькой каюте, весь съемочный период, — и вот теперь его запалили, и он заполыхал. «Мотор!!!» Времени — на два дубля!!! В съемках этого эпизода участвовал весь театр. Жар был такой, что, казалось, под тобой горит сам берег Волги. Огонь, треск, пепел! И только черный остов остался от корабля-дебаркадера… Снято! А что потом — на пленке, в кино? Да почти ничего. Ну, горит себе кораблик. Ни жара, ни пара, ни даже подобия того, что виделось глазом и чувствовалось всем нутром. Так и весь этот Саратов, когда перенес его на бумагу.

И еще одно событие в жизни театра связано с саратовскими гастролями, на сей раз уж никак не личное. Параллельно с «Сирано» весной, еще в Москве, театр начал репетировать «Всегда в продаже». Главную роль, Кисточкина, получил Табаков, Треугольникова — уже не помню кто. В Саратове Сергачев, которому в очередной раз была доверена режиссура, показал совету результат проделанной работы. Не на сцене и даже не в фойе, а в гостиничном номере, только чтобы обозначить направление и продемонстрировать подход к очень непростой пьесе Аксенова. Мы увидели что-то абсолютно невнятное и непонятное. При обсуждении Ефремов устроил разнос, увы, справедливый.

Итог и решение были безжалостными. С нового сезона начать все сначала. Пьеса заслуживает того, но в ней еще предстоит разобраться. Табаков должен играть совсем другую роль — продавщицы Клавы, он же сыграет лектора в красном уголке и главное лицо энского измерения в третьем, фантасмагорическом акте комедии. А главное, нужно иначе распределить ведущие мужские роли — Кисточкина и Треугольникова. К началу сезона Ефремов берется все это продумать и сам приступит к репетициям. Дело крайне ответственное, и проиграть его нам никак нельзя…

О чем и о ком комедия?

Евгений Кисточкин и Петр Треугольников когда-то, году в 54-м, поклялись в дружбе на манер Герцена и Огарева, но потом (надо полагать, во время венгерских событий) Треугольникова исключили из университета и он уехал (правда, по своей воле) в Магадан, а Женя Кисточкин в МГУ задержался и стал бурно прогрессировать.

И вот теперь он преуспевающий руководитель отдела одной из столичных газет, а Петр Треугольников, попав в Москву проездом на юг, ищет своего дружка, чтобы начистить ему рожу: за год до этого журналист Кисточкин побывал на прииске в Ягодном, что на магаданской трассе, повидал друга-геолога Петю Треугольникова и воспел его в газете в таком стиле, что, человек наивный и кристальной души, Треугольников от стыда не мог глядеть в глаза ребятам из геологоразведочной партии.

Словом, Треугольников находит Кисточкина и начинается их поединок, который и составляет сквозное действие причудливой, реальной, публицистической, фантастической, абсурдистской комедии Аксенова. Как и положено, соперничество антиподов подогревает существование девушки Светланы, в которую с ходу влюбляется идеалист из Магадана, — «но спать она будет со мной», — уверенно заявляет его бывший кореш, имея на то немалые основания. Ее отец, профессор, отсидел в лагерях десять лет и ненавидит сталинизм, но все еще верит в добро и разумность мира, — правда, помогает этой вере коньячок: слабая струна, на которой играет Женя Кисточкин.

Он и вообще мастер играть на «флейте», если припомнить слова Гамлета. В первом акте комедии он демонстрирует Треугольникову обитателей дома (дом в разрезе — это как бы общество в разрезе): здесь и тот же спивающийся профессор, и Светлана, и вся череда обитателей дома, сопровождаемая остроумными комментариями Кисточкина, знатока и ловца душ человеческих. Семейство Принцкеров: бабушка, кролик-папа, крольчиха-мама и дочь — «этакий крольчонок» — девочка в школьной форме, втайне влюбленная в супермена Кисточкина. Оптимист Толстяк и ипохондрик Нытик, которым автор даже не дал имен собственных. Одержимый трубач из джаза и клевая в прошлом чувиха Элла, ныне растолстевшая мамаша их ребенка, которая вечно занята просушкой вечных пеленок (А. Покровская и Л. Гурченко). Калейдоскоп лиц и человеческих типов.

«Засыпает жилмассив, коллектив-кооператив. Спят мои пупсики. А в них идут необратимые процессы: облысение, склероз… Накушались, подсчитали, сколько дней до получки, и улеглись… Спите, пупсики. Спите, умницы… Светики-пересветики…» — таким монологом заканчивал Женечка Кисточкин, счастливчик Кисточкин, общий любимец Кисточкин, преуспевающий журналист Евгений Кисточкин первый акт комедии «Всегда в продаже».

Неблагодарное и невозможное дело — пересказывать пьесу, да еще талантливую, многоплановую, сложную по архитектуре. Но что делать: она не издана… Кстати. Недавно за границей мне попался в руки сборник пьес Василия Аксенова: «Четыре темперамента», «Цапля» и другие. Среди них напечатана и «наша» комедия «Всегда в продаже». Аксенов издал полный ее вариант, не тот, что был сформован Ефремовым и театром, но вот что любопытно: он, на мой взгляд, куда менее строен, чем наш. И уж точно не сценичен. Забавно, что вынужденное ограничение дает вдруг положительный эффект. Спектакля давно нет. Рецензии? Что в них? Те, кому спектакль нравился, не могли раскрыть скобки, дабы не повредить «Современнику». Те, что негодовали, — просто грубо лаяли: таких, между прочим, было немало и могуществом они обладали весьма реальным. Но как же тогда пьеса вообще увидела свет рампы? Как пробилась к зрителю комедия, чей основной персонаж отнюдь не мелкая сошка из тмутараканской многотиражки, но преуспевающий (!) редактор отдела (!) московской (!) газеты, откровенно исповедующий философию сталинизма-ницшеанства-суперменства и просто откровенного фашизма, прикрываясь обаятельными и разнообразными масками?

Теперь, когда я изредка вспоминаю этот спектакль и рассказываю о нем людям, которые его не видели, я невольно начинаю что-то проигрывать вслух, и тогда в памяти всплывают отдельные реплики, иногда и целые диалоги, ситуации, а заодно и реакция на них публики. В Москве, в Ленинграде, в Праге, в Варшаве.

— Сталин это дело понимал прекрасно, и Мао Цзэ-дун — тоже знает!

Аплодисменты, иногда овации зала.

Или — сцена в редакции, — когда Кисточкин шьет дело одному из своих мальчиков, вдруг вышедшему из повиновения, пользуясь набором, казалось бы, ровно ничего не значащих фраз, но поразительная интонация, которая сцепляла эту абсурдятину, образует очень узнаваемую и очень страшную сцену уничтожения человека. Затем — обаятельная улыбка шефа и:

— А теперь… у меня есть два рубля, у кого больше? Передаем все Юре. И наш верный товарищ Юра сейчас идет, — все хором кисточкинскую подхватили интонацию, — за конь-я-ком и ли-мо-ном!