Утро - Мехти Гусейн

- -Не узнаешь меня, тетушка? Неужели я так изменился? Хотя этак даже лучше...

- Ах, это ты, сынок! - Она оглянулась кругом и прошептала: - Байрам?

- Да, тетушка, это я. Здравствуй!

- Здравствуй, сынок, здравствуй. Идем в дом. Все тревожились за тебя. Думали, не случилось ли чего.

- А Мешади дома?

Оставив вопрос Байрама без ответа, тетушка Селимназ направилась к дому. Сделав несколько шагов, она обернулась и кивком пригласила его следовать за собой. Байрам молча шагнул за нею.

Они вошли в дом. Здесь никого не было. Большие часы с длинным раскачивающимся маятником пробили половину пятого. Тетушка Селимназ положила белье на диван и обернулась к Байраму.

- Так где же ты, сынок, пропадал до сих пор? Тысячу разных мыслей приходило в голову. Думали, не дай бог, не угодил ли снова в их лапы...

- Нет, тетушка. Все обошлось как нельзя лучше. Я ждал, пока уляжется тревога. Прошла целая неделя, а нас вот все разыскивают. Приди я сюда несколькими днями раньше, обязательно попался бы. Сама знаешь: если я снова угожу в тюрьму, то уже не выберусь... Ну, а что слышно, тетушка, о других товарищах?

- Все живы и здоровы.

- А почему не скажешь, где Мешади?

Байраму не терпелось повидать его и выразить признательность за то участие, которое он принимал в его жизни во время пребывания в тюрьме. И Байрам произнес с волнением в голосе:

- Никогда в жизни, тетушка, я не забуду ни вашего доброго отношения ко мне, ни ваших забот. Мешади оказался мне братом, а ты матерью!

Лицо пожилой женщины осветилось доброй улыбкой. Ей было приятно снова видеть невредимым этого человека, который жил в городе один, без семьи, как на чужбине.

- Ты посиди, сынок, - вдруг заторопилась она. - А я сейчас приготовлю тебе покушать. Ведь голоден, наверно?

- Не стоит трудиться, тетушка! Я есть не хочу.

Но Селимназ уже прошла на кухню и не слушала Байрама.

В этом доме, куда он нашел доступ несколько месяцев назад, он чувствовал себя так, как будто находился - в родной семье.

Подойдя к рабочему столу Мешади, Байрам опустился в кресло и стал разглядывать комнату. За недели, что он просидел в тюрьме, ничего не изменилось.

По левую сторону двери, ведущей в прихожую, стоял мягкий диван. На нем лежала подушка в белой наволочке, а рядом - раскрытая книга. Эта была первая часть романа Горького "Мать", вырванная Мешади из сборников "Знание" и переплетенная им отдельной книжкой. На переплете рукой Мешади крупными печатными буквами было написано название романа и имя автора. Книга была потрепана, невидимому, она прошла через руки многих друзей Мешади.

Байрам с трудом прочел имя автора и название книги: "М. Горький. Мать". Где он слышал это имя? Ах, да! От Василия Орлова! Тяжелые дни, проведенные в тюрьме, ожили вдруг в памяти Байрама. Тюремная жизнь представилась ему мрачным кошмаром. Неужели все это было на самом деле? И ведь если бы его дорогие друзья не освободили их, было бы худо. Орлова, такого смелого, честного - вздернули бы на виселице, а его, Байрама, отправили бы в далекую Сибирь. Да, все это могло случиться. И сейчас, если Байрам подойдет к большому зеркалу, стоящему в простенке между двух окон, и обнажит свою грудь, он увидит полоски кровоподтеков. Да и зачем ему обнажать грудь? Достаточно взглянуть на кисти рук, израненные железными запястьями кандалов, чтобы увериться в том, что мрачные тюремные дни не приснились ему. Все это происходило в действительности, совсем недавно...

Байрам горько усмехнулся и пожалел, что Азизбекова нет дома. Так хотелось поскорее узнать об участи Орлова. "Интересно, как Вася? Куда он скрылся? Удалось ли ему бежать? Не попался ли он в руки жандармов? Избавь бог от такого несчастья! Стоит ему попасть в тюрьму снова - и в ту же ночь..." - Байрам не мог додумать эту мысль до конца. Он не мог представить себе Орлова снова заточенным в тесную полутемную камеру и ожидающим исполнения приговора.

У дверей раздались шаги. Байрам очнулся от мрачных раздумий, оглянулся на дверь, но никто не входил. Он снова окинул взглядом комнату. Стоящие в углу большие часы показывали без двадцати пять.

"Интересно, где же Мешади?" - опять подумал Байрам.

Глава тридцать пятая

А Мешади Азизбеков находился в это время в редакции газеты "Гудок". Здесь же собрались и его ближайшие друзья. Они так увлеклись беседой, что не замечали, как бежит время. Их всех радовал удачный исход налета на тюрьму.

Обычно спокойный и уравновешенный, Степан Шаумян особенно радовался тому, что за неделю прошедшую со времени налета, никто из освобожденных товарищей не попался в руки полиции.

Шаумян ходил из угла в угол и возбужденно говорил:

- Это является новым доказательством того, что мы

способны преодолевать серьезные трудности. Вся полиция поставлена на ноги, но обнаруживает свое полное бессилие. К тому же, полицейские, видимо, нас боятся. Небольшая группа "алознаменцев" Азизбекова представляется воображению полиции весьма внушительной силой. Надо отдать справедливость: дружинники не ударили лицом в грязь. Что и говорить: ребята отважные, все как на подбор! Из серьезных, нынешних схваток, бакинские рабочие вышли окрепшими и более уверенными в своих силах. И теперь нет сомнений в том, что в кампании бойкота совещания с нефтепромышленниками мы победим. Обязательно победим! Уж если" Балаханы, этот район, который мы привыкли до сих пор считать наиболее отсталым, превращается на наших глазах в арену ожесточенных схваток, то из этого факта мы можем вывести самые оптимистические заключения.

- Вот именно! - подтвердил Азизбеков.

- Это, однако, не все, - продолжал Шаумян.- Положение обязывает нас, партийцев, подкрепить усилившееся движение масс и теоретически. Другими словами, сознательный рабочий должен стать политическим агитатором. А что нам нужно для этого? Литература, литература и еще раз литература!

- Да, но где ее взять? - спросил Азизбеков. - Нам нечего давать читать рабочим. У нас нет пока ничего такого, что мы могли бы противопоставить врагам, которые не жалеют сил, продвигая реакционную литературу в самую гущу народа. Они переводят на азербайджанский язык даже коран и отравляют сознание людей. Они усиленно популяризируют теорию Толстого о непротивлении злу и пользуются любым случаем, чтобы проповедовать идеи национальной обособленности и вражды. Ну, а мы?.. -Он развел руками и продолжал тихо и внушительно: - Самыми опасными врагами мусульманского рабочего являются религия и невежество. Этих врагов можно осилить лишь только с помощью науки, книг. А что получается у нас? Рабочий оканчивает курсы, становится грамотным. Тут ему и подавай революционную литературу! А печатать ее у нас негде и почти некому. В недавнем прошлом, когда издавалась газета "Коч-Девет"*, нужда в литературе ощущалась не так остро, как сейчас. Но господин губернатор нашел "целесообразным" закрыть газету, и мы вынуждены были примириться.

______________ * "Коч-Девет" ("Призыв") - большевистская газета, издававшаяся в 1906 г. на азербайджанском и армянском языках.

В разговор вмешался горячий и порывистый Алеша Джапаридзе, не любивший ничего откладывать в долгий ящик.

- По-моему, товарищи, надо возобновить издание газеты под новым названием, - заговорил он. - А для этого надо поскорее раздобыть средства. Хотя бы из-под земли раздобыть. Нельзя оставлять азербайджанского рабочего без газеты на родном языке. Это нетерпимо!

По единодушному решению, осуществление этой важнейшей задачи возложили на Алешу Джапаридзе. Однако Шаумян ставил гораздо шире вопрос об издании революционной литературы.

- Но и газеты нам тоже мало, - сказал он. - По своему культурно-политическому уровню -рабочий должен стоять очень высоко, ибо идет ожесточенная борьба мнений, ведутся серьезнейшие теоретические споры. Ме-шади прав: в данную минуту наши враги развернули широкое наступление на идеологическом фронте. Возьмите к примеру Плеханова. Вспомните его поведение после девятьсот пятого года. Уже одно его отрицательное отношение к "Матери" Горького говорит о многом.

Азизбеков перечитывал "Мать" и был глубоко убежден в огромном воспитательном значении романа Горького. Прислушиваясь к тому, чтостакой страстью говорил Степан Шаумян о Максиме Горьком, он еще раз убедился, что не ошибся в своей оценке этой замечательной книги.

- Это не просто роман, это настоящая школа для рабочего! - проговорил Азизбеков.

- Тем не менее Плеханов считает "Мать" неудачным произведением, произнес возбужденно Шаумян и про-шелся по тесной комнате.

- Зря, это уж совсем зря! - вспыхнул Джапаридзе.

Но Алеше стало неловко, что он перебил Шаумяна, и облокотившись на письменный стол, он замолчал.

- А из-за чего, собственно говоря, загорелся сыр-бор? - тихо спросил Шаумян. И опять возвысил голос: - Ведь не из-за одного романа мы спорим, разумеется, Спор идет об общем идейном направлении нашей литературы. Ясно, что Плеханов пытается использовать свое отношение к "Матери" в полемике с Лениным. В русской литературе, по крайней мере современной, мы незнаем другого писателя, столь чуткого и морально чистого, как Горький. Это наш художник, наш друг и соратник 'в великой борьбе за освобождение труда. Вот это и возмущает Плеханова. По его убеждению, Горький злоупотребляет художественным словом в целях политической агитации.