Культурная эволюция Homo sapiens. История изобретений: от освоения огня до открытия электричества - Рашид Шафигулин

по эволюции пигментации кожи. Это можно заключить по шимпанзе — модели нашего общего предка. Под темной шерстью, защищающей от солнца, у него светлая кожа.

Когда человек лишился шерсти, любые мутации гена рецептора меланокортина, которые обеспечивали более темную кожу, лучше защищающую ее владельца от солнечных лучей, а значит, дававшие ему значительное преимущество в эволюционном процессе, стали быстро закрепляться. Уже через несколько поколений новым вариантом гена обладала вся африканская популяция. Генетик из университета Юты Алан Роджерс понял, что по нейтральным мутациям в африканской версии гена рецептора меланокортина можно определить время последнего ее закрепления. По его вычислениям это событие произошло около 1,2 млн. лет назад, то есть жившие тогда еще исключительно в тропиках и субтропиках уже обзавелись черной кожей. И это совпало с археологическими данными о появлении Homo ergaster 1,7 млн лет назад.

В конце концов антропологи заключили, что наши предки лишились шерсти на теле не менее полутора миллионов лет назад, т. е. задолго до появления гейдельбергского человека и неандертальцев. Получается, что неандерталец переносил холодные периоды зимы в Европе без меха. Кроме того, на многих стоянках неандертальцев не обнаружены следы огня!

Когда же наши предки покинули Африку и УФ-излучение перестало им угрожать, ген рецептора меланокортина снова начинает мутировать. Людям не требовалась более черная кожа, спасающая от солнечной радиации. Напротив, им, обитавшим теперь в холодном северном климате, нужно было подставлять себя солнечным лучам, чтобы в организме в достаточном объеме вырабатывался витамин D, при недостатке которого искривляются кости и случается рахит. И теперь закрепляются те гены, которые работают на осветление. [18].

–

Во времена Дарвина считалось, что половой отбор является важнейшим эволюционным фактором, поскольку успех продолжения своего рода и закрепления своих генов зависел от брачного партнера. Борьба за полового партнера могла привести к тому, что безволосость, как признак привлекательности, могла закрепиться в популяции. Дарвин, первым предположивший, что отсутствие растительности на человеческом теле может быть связано с сексуальными предпочтениями, уделил этому вопросу пристальное внимание в книге «Происхождение человека» (1871). Голая самка была более привлекательна для партнеров, чем покрытая шерстью, полагал он. Более привлекательная и более желанная, она имела больше успеха у противоположного пола и могла оставить больше потомства. А у самок, еще не избавившихся от волосяного покрова, наоборот, было меньше шансов найти себе партнера, а следовательно, и оставить потомство. Так со временем половой отбор удалил из популяции «волосатых» женщин и оставил только «голых». В остальном же, считал Дарвин, утрата волосяного покрова не могла принести предкам людей никакой пользы и, более того, могла быть вредной, так как даже под экватором по ночам люди страдают от холода. Он предполагал, что согревались наши предки искусственными средствами, т. е. одеждой и огнем. [19]

Сегодня подобные рассуждения кажутся наивными, но к вопросу, что за безволосостью человека стоит половой отбор, в настоящее время обратились биологи Марк Пейгл и Уолтер Бодмер. [20] Правда, с совсем иных позиций. По их мнению, безволосость ценилась у древних, потому что гарантировала отсутствие в шерсти у партнера паразитов. Дело в том, что переходу с кочевой жизни на оседлую сопутствовало появление в древних логовищах полчища паразитов. Поскольку одни и те же лежбища использовались изо дня в день, это создавало чрезвычайно благоприятную обстановку для появления там множества всевозможных зудней, клещей, блох и клопов, ставших опасным источником инфекции. Избавившись от волосяного покрова, древний человек решил эту проблему. Таким образом, роль полового отбора не отрицается, правда, первопричиной ее в данном случае выступает привлекательность голого тела не просто как более симпатичного, а как гарантированно не несущего на себе паразитов.

К тому же женщины менее волосаты, чем мужчины, и волосатые женщины менее привлекательны для мужчин. Самки проводят больше времени на домашней базе и, таким образом, более подвержены воздействию эктопаразитов. И вполне возможно, что «безволосые» женщины имели больший репродуктивный успех, чем волосатые, и производили сыновей и дочерей с меньшим количеством волос, что в конечном итоге привело к наготе.

И еще один важный момент. Женщины кормили своих маленьких детей грудью, прижимая их к себе. Наличие волос (а значит и паразитов!) безусловно влияло на развитие малышей и не могло не отразиться на их здоровье. Не говоря уже о том, что укусы ослабляли детей, вызывая зуд и беспокойство, эктопаразиты могли заразить малышей и опасными болезнями. Таким образом, безволосость женщин приобретала значение на уровне жизни и смерти всей популяции.

Идея Марка Пейгла и Уолтера Бодмера, что человек избавился от шерсти, чтобы вместе с нею избавиться от кожных паразитов, кажется весьма интересной. И многие доказательства в животном мире подтверждают теорию полового отбора, когда самки (или самцы) отдавали предпочтение и спаривались со здоровым индивидуумом противоположного пола, и реже — с подверженным к паразитизму партнером. Но все же я замечу: паразиты были главной движущей силой, а половой отбор лишь вспомогательным механизмом.

То, что паразиты были все-таки самой большой проблемой для наших покрытых шерстью предков, подтверждает и такой факт. Обезьяна-охотник отличалась такой неаккуратностью во время еды, что ее покрытая шерстью шкура сама превращалась в источник инфекции. Известно, что стервятники, погружая клюв и шею во внутренности павшего животного, утрачивают перья на этих частях тела. Возможно, то же произошло и с обезьяной? [21].

Идею, что волосяной покров исчез у нас из-за того, что мех наших предков буквально кишел вшами, клещами, мухами и прочими паразитами, впервые высказал еще в XIX веке английский геолог и натуралист Томас Белт в книге «Натуралист в Никарагуа». Он знал, о чем писал, так как большую часть своей жизни провел в тропиках, где все волосистые части его тела постоянно подвергались нападению. Вторично «паразитическая гипотеза» была предложена в 1999 году Маркусом Ранталой, биологом из университета Турку в Финляндии.

Насколько шерсть мешает в тропических условиях, мы можем видеть и сегодня. Там очень плохо чувствуют себя привезенные собаки с густой и достаточно длинной шерстью. Мухи откладывают в их коже свои личинки, которые там и развиваются, сильно беспокоя животное. Собака расчесывает это место, и ранка скоро переходит в мокнущую экзему. Короткошерстным животным в этом отношении немного легче. Но нетрудно представить, каково было в таком положении нашему далекому предку. Но в тоже время, в тропических лесах шерсть защищает от порезов и ссадин, и если у собак удалить шерсть, они потеряют эту защиту, а раны и царапины во влажном климате заживать будут долго.

Что же лучше — сохранить мех и подвергнуть себя укусам паразитов (вшей, блох), что грозит опасными и смертельными