Хранители времени - Янина Жураковская

— Видел я кошкоглазую эту, — с величавым спокойствием ответствовал волхв, — сейчас только на погост с рыжим пошла, мальца в корчме оставила, он-то прямо за столом уснул… Жива-здорова, ничего с ней не сделалось, зелье твое не такое лютое, как ты о нём сказываешь. Аль повезло ей, девка-то — тьфу! Дура, нескладёха! И чаровник, видать, не умней… мальчишка, сопляк… Как только боги Света и Тьмы допустили непотребство сие?

— Не моги! — рыкнула Канька, встряхивая старика как облепиху по осени. — Слышь, не моги! Никому не мочно Хранителей лаять! Ин самим Хранителям не мочно!

Канира не любила словесной вязи и ничего не знала о Сократе. Но если в чём была уверена, так в том, что утром взойдет солнце, а Госпожа — великая женщина. Хранители же — вечная заноза в руке её, стало быть, они велики тоже. Потому бесстыдство стариковское у бедняжки не только в голове не укладывалось, а и вдоль хребта спинного не растягивалось.

— Ин лунница не сразу бьёт, сколь говорено-то было! Спит себе да опосля аки гадюка жалит! Ну как нежить в ту самую пору встанет? Прости-прощай, головушка!

— Да, бедный, бедный Аргеша, — покивал волхв, по одному разгибая её пальцы и высвобождая свой ворот. — Сытая-то курица волка залягает, а злая ведьмарка голодного упыря на лоскутья порвёт. Надо было и из шкатулки расписной взять… ну да, потерявши голову, по волосьям не плачут. Всё, Нюшка, ступай, твой черед. Ступай, говорю! — Он развернул очумевшую Каньку и подтолкнул к проходу меж кострами, наградив отеческим шлепком… по ней, родимой. — Худа тебе от того не будет, слово волховское.

Баба, спотыкаясь, побрела сквозь дым, пахнуший полынью и можжевельником, костеря волхва на все корки. А он, осенив себя священным знамением, задумчиво сказал:

— Может, хоть один проймёт? Из пяти-то?

Ночь бархатным покрывалом окутывала землю. Чернильно-синее небо было усыпано сияющими огнями, и при взгляде на него казалось, что смотришь в бездонную звездную пропасть. Бойкие звездочки, пересмеивались и играли в салки, распугивая бродячие кометы, а бледная как царевна Несмеяна, луна снисходительно наблюдала за ними: как и я, она ждала. Серебристая пелена барьера мягко колыхалась вокруг кладбища, Саша, стискивая кулаки, выплетал Восстань-из-праха, я играла в «ножички».

План был прост как всё гениальное: накапать чародею в кружку сонного зелья и уложить баиньки. Он был продуман до мелочей. Он был буквально обречен на успех.

И провалился с оглушительным треском.

Хаосу нет никакого дела до теоретических выкладок. Хаосу чихать на законы логики. Поэтому бутерброды падают маслом вниз, оттираемое пятнышко всегда находится с другой стороны, объект усыпления меняется кружкой с соседом, а вам остаётся выслушать упрёки и топать на кладбище в компании сердитого чародея. И смотреть, как накрывается медным тазом его гениальный план — из дюжины экзорцизмов он выучил тот, что действовал на всю нежить, даже на глумов и злыдней, но совершенно не работал на восставших мертвяках.

Мораль: читайте сноски мелкими рунами.

Что сколько головой о стенку не стучи, «ой» она не скажет, Саня понял лишь на седьмой попытке. Похвальное упорство — я скисла бы на четвёртой-пятой. Сходила за кольями и кувалдой, разделила кладбище на квадраты и к утру упокоила бы мертвяка методом исключения. Но бешеный бык рассуждать не привы… то есть, нормальные герои всегда идут в обход. Брат выпрямился, принял позу a-la Крепкий орешек-2, свирепо процедил: «Ты хотел жесткий вариант? Что ж, будем действовать жёстко!» и начал читать стихи. В них бушевало пламя, ревела буря, гром гремел, лилась кипящая смола, а названия говорили сами за себя «Жизнь-дерьмо», «Варон залэз балшой сасна и начал пасылат всэх на…», «С корнем вырвали язык, наступили на кадык…»

Завершив моноконцерт пафосным «Выходи, злой нахвальщик, на честный бой!», Саша с необычайно злорадным видом упёр руки в боки. «Если б понты светились, здесь была бы белая ночь», — очнулся от спячки внутренний.

— Ну вот, — объявил брат, задрав нос чуть ли не до неба. — Начало положено, переходим к основной части. Я тут подумал («Не надо!» — мысленно взмолилась я) и решил («Не-е-ет!»)… В общем, есть идея.

Слова, из которых получилась бы отличная эпитафия.

— Краткость, конечно, сестра таланта, — Саша в предвкушении потёр ладошки, — но сейчас вирши трэбэ примэнити. Аарт! Шоб, значит, всэ у нас було и ничё за цэбэ нэ було. Шекспира эта образина плотоядная, однозначно, не заслуживает, но, как говорится, не единым Шекспиром!.. А «КиШ» и не такое поднимет. Клянусь глазом Одина!

«Просто вывернуть руку или превратить запястье в кисель?» — подумала я.

Где-то в высших сферах Отец Богов проснулся и в ужасе схватился за здоровый глаз. Вокруг зашевелились лежащие вповалку пьяные эйнхерии. Эхо звонкого мальчишечьего голоса затихало под сводами Палат павших.

«Хранители, чтоб их тролли затоптали», — обреченно подумал бог и выудил из подпространства граненый стакан с прозрачной как слеза жидкостью.

Саша откашлялся и выразительно замолчал.

— Концерт отменяется? Тенор не в голосе?

— Ну шо «нэ в голосе»? — возмутился он. — Может, я мотив забыл!

— Брат мой, но ум у него свой, — тяжело вздохнула я. — А ведь на вид нормальный парень — сутками сидит за компьютером, портит желудок в «Макдональдсах», слушает панк-рок… И не скажешь, что он наизусть цитирует замшелого дедулю с туманного Альбиона, а наше, русское, забывает! Два вора, лихо скрывшись от погони…

— Делить украденное золото решили! — подхватил брат, наступая на горло своей песне и прощая мне вздох и замечание по поводу замшелого дедули. Следующая его реплика возникла сразу в голове: — Вроде пошло… Не глуши мотор, клиент на проводе!

Я собралась презрительно хмыкнуть и на манер внутреннего голоса потянуть «А разве это не ты чародееей?», но внезапно у меня возникло какое-то необъяснимое и очень дурное предчувствие. Звезда легонько, словно неуверенно, дрогнула.

— На старом кладбище вечернею порою… — проговорила я. Предчувствие сделало головокружительный финт ушами и растворилось, как кубик льда в стакане горячего чая.

— Уселись рядом на заброшенной могиле, — Саша внимательно оглядел ближайшую могилку и, найдя её достаточно заброшенной, принялся скакать по ней, как горный козёл, объевшийся белены, размахивая руками и выразительно тряся головой. Он старался ради общего блага («Ты говори, говори, только лапшу с ушей стряхивать не забывай», — фыркнул внутренний), но эти шаманские камлания наводили на одну мысль: «Януся, водку дальше спрячь-ка — у брата белая горячка». — Я тут подумал…