Валерий Брюсов. Будь мрамором - Василий Элинархович Молодяков

октября 1905 года, дававший надежду на эволюцию самодержавной монархии в сторону конституционной, был восторженно встречен либералами. Крайне правые сочли его позорной капитуляцией; крайне левые призвали продолжать борьбу, удвоив силы. Отношение Брюсова к нему красноречиво и недвусмысленно выражено в стихотворении «Довольным»:

Довольство ваше — радость стада,

Нашедшего клочок травы.

Быть сытым — больше вам не надо,

Есть жвачка — и блаженны вы!

Прекрасен, в мощи грозной власти,

Восточный царь Ассаргадон,

И океан народной страсти,

В щепы дробящий утлый трон!

Но ненавистны полумеры…

Ноябрь 1905 года стал для Валерия Яковлевича временем особенно тяжких раздумий: что дальше? Приветствуя революционеров как «гуннов», которые сметут «всей этой жизни строй, позорно-мелочный, неправый, некрасивый» («Кинжал»), он никогда не сочувствовал их позитивной программе. Возможно, Брюсов не представлял себе со всей четкостью, что надо делать. Но он точно знал, чего делать не надо, чего надо бояться.

Тринадцатого ноября в петербургской «Новой жизни», первой легальной газете большевиков, была опубликована статья Ленина «Партийная организация и партийная литература». Валерий Яковлевич оказался среди ее первых читателей — видимо, потому что редактором газеты, к неудовольствию многих «эсдеков», числился Минский. Брюсов не просто внимательно прочитал статью, но через шесть дней написал полемический ответ «Свобода слова» и сразу же отдал его в «Весы» (1905. № 11; подпись: Аврелий). Ранее он только раз полемизировал с марксистами в печати — в краткой рецензии на «Очерки реалистического мировоззрения», среди авторов которых оказались его бывшие приятели Фриче и Шулятиков (1904. № 2). Теперь Брюсов ответил подробно, стараясь как можно лучше аргументировать свою точку зрения. Ведь речь шла о том, о чем он размышлял в эти дни, — о месте писателя в условиях победившей революции, о его возможных отношениях с новой властью и о политике этой власти в области литературы и свободы слова.

Главный тезис Ленина: только победа большевиков принесет писателю свободу от «буржуазного издателя» и «буржуазной публики», «от денежного мешка, от подкупа, от содержания»{60}. Однако рядом утверждалось, что «для социалистического пролетариата литературное дело не может быть орудием наживы лиц или групп, оно не может быть вообще индивидуальным делом». «Литературное дело должно стать частью общепролетарского дела, — постулировал автор. — […] Литераторы должны войти непременно в партийные организации. […] За всей этой работой должен следить организованный социалистический пролетариат, всю ее контролировать». Брюсов правильно понял Ленина, несмотря на его оговорки: «Мы далеки от мысли проповедовать какую-нибудь единообразную систему или решение задачи несколькими постановлениями».

Трудно сказать, что именно автор «Свободы слова» к тому времени знал об авторе «Партийной литературы», но прочитанное он воспринял всерьез — чуть ли не единственный из «декадентов». «Вот по крайней мере откровенные признания! Г. Ленину нельзя отказать в смелости: он идет до крайних выводов из своей мысли; но меньше всего в его словах истинной любви к свободе». Большевики считали себя не только самой революционной частью оппозиционного движения, но и наиболее преданной идеалу свободы. Брюсов замахнулся на святая святых, показав, чем обернется их победа: «Многим ли отличается новый цензурный устав, вводимый в социал-демократической партии, от старого, царившего у нас до последнего времени?»

По-новому оценил он и отношения между социал-демократами и анархистами. Если в «Торжестве социализма» Брюсов утверждал, что «только „вопросы тактики“ не позволяют социалистам признать в анархистах своих верных братьев», то теперь заявил: «Совершенно понятно, почему г. Ленину хочется опозорить анархизм, смешав его в одно с буржуазностью. У социал-демократической доктрины нет более опасного врага, как те, кто восстают против столь любезной ей идеи „архе“. Вот почему мы, искатели абсолютной свободы, считаемся у социал-демократов такими же врагами, как буржуазия». Понятно и то, почему Ленин назвал Валерия Яковлевича «поэтом-анархистом». На «Свободу слова» он не ответил и, видимо, даже не читал ее. Брюсов тоже вряд ли узнал о ленинской оценке своих стихов: содержащая ее статья «Услышишь суд глупца…» вышла брошюрой в небольшом партийном издательстве «Новая дума».

После разгрома декабрьского восстания Брюсов долгое время публично не высказывался о политике, хотя не переставал следить за ней. 22 марта 1906 года, оценивая в письме к Перцову победу кадетов на выборах в Государственную Думу: «Хочешь не хочешь, а изо дня в день будем слушать из Таврического дворца те же рассуждения, в которых с детства захлебывался на страницах „Русских ведомостей“ и всего им подобного. Бррр…», — он признался: «Я бы уж предпочитал лучше Думу социал-демократическую»{61}. Роспуск Второй думы 3 июня 1907 года произвел на Брюсова, как он писал отцу, «впечатление сильнейшее»: «Куда теперь кинуться: справа реакция дикая, слева бомбы и экспроприации, центр (твой[53]) лепечет умилительные или громкие слова. […] Вопрос теперь в том, как будет реагировать на роспуск вся Россия: если устроит нелепое „выступление“, ее изобьют, если смолчит, ее скрутят, — что лучше? […] Кажется мне, что нет для России выхода ни влево, ни вправо, ни вперед, — заключил он, — разве что назад попятиться, ко временам Ивана Васильевича Грозного!»{62}.

Глава десятая

«Память вражды и любви»

1

Двадцать первого апреля 1907 года, в ночь под Пасху, Брюсов вернулся к дневнику, который забросил в конце 1903 года. «За 1904, 1905 и 1906 годы сохранилось лишь несколько отрывочных заметок. Жаль: то были годы очень интересные и очень остро пережитые мною. […] Для меня это (1904/05 год. — В. М.) был год бури, водоворота. Никогда не переживал я таких страстей, таких мучительств, таких радостей. Большая часть переживаний воплощена в стихах моей книги „Stephanos“. Кое-что вошло и в роман „Огненный ангел“. Временами я вполне искренно готов был бросить все прежние пути моей жизни и перейти на новые, начать всю жизнь сызнова». Прежде всего он имел в виду драматический «роман» с Ниной Петровской.

Долгое время эту историю знали из вторых рук. Первым о ней написал Владислав Ходасевич в очерках «Брюсов» (1925) и «Конец Ренаты» (1928). Затем свою версию изложил Андрей Белый в «Начале века» (1933), где Петровская выведена под литерой «Н.». Позиция Ходасевича была открыто антибрюсовской, позиция Белого — амбивалентной. Воспоминания Петровской полностью напечатаны только в 1990 году, хотя готовились к публикации в середине 1920-х и в конце 1930-х годов, но на сложившиеся представления не повлияли. Наконец, в 2004 году вышло отдельное издание переписки Брюсова и Петровской[54]{1}. Теперь у нас есть почти все необходимые источники: почти, потому что письма Валерия Яковлевича сохранились не полностью.

Эти документы заставляют по-новому оценить свидетельства Ходасевича. Они не только