Уинстэнли - Татьяна Александровна Павлова

который состоял в следующем. Он пришел в сопровождении примерно 50 человек и приказал четырем или пяти из них поджечь диггерские дома».

Диггеры стояли тут же. Когда подкладывали солому под стены, некоторые из них отважились попросить пастора не жечь их, а просто разрушить: ведь дерево может пригодиться.

— Нет! — завопил он. — Нет, нет! Спалите их до основания, чтобы эти язычники, не знающие бога, снова их не отстроили! Если вы оставите древесину, они снова понастроят!

И вот огонь побежал по соломе, затрещали доски, тусклые в солнечном свете языки пламени стали лизать стены. Скоро шесть новых домов пылали. Жестокость карателей не знала предела: они не позволили диггерам вынести и спасти нужные в каждодневном обиходе домашние вещи. Только людей выгнали наружу. II вместе с домами пылало нехитрое имущество бедняков: одежда и обувь, кровати, трехногие табуреты, столы, коробы для продуктов… А что диггеры успели вынести с собой, враги разбрасывали со смехом по полю. Дети кричали и плакали, матери метались между ними и остатками своего жалкого скарба, пытаясь спасти хоть что-нибудь. Ведь все они — уроженцы этого прихода, не чужаки какие-нибудь, и могли ожидать лучшего обращения… Мучители же их были наняты пастором со стороны, из других местностей. Вряд ли свои и согласились бы на такое варварское деяние даже под страхом впасть в немилость лорда.

Когда спустился вечер, все было кончено. Диггеры с женами и маленькими детьми остались под открытым небом без крова, без имущества, без помощи. Они собрали кое-как уцелевшие пожитки — доски, соломенные тюфяки, одеяла — и устроились на ночлег под открытым небом. Женщины уложили детей, сами пристроились рядом, грея их своими телами. Мужчины сидели у костра.

Вдруг грубый окрик нарушил молчание.

— Убирайтесь отсюда!

Пастор Плэтт и тут не мог оставить диггеров в покое. Его наемники явились в ночи и пригрозили немедля поджечь лагерь, если бедняки сейчас же не уйдут прочь. Особенно бесчинствовал один человек, слуга сэра Энтони Винсента; все авали его Дэви. Этот Дэви ударил одного диггера, сломал чудом уцелевший табурет, на котором сидел другой, и стал крушить чужое добро направо и налево. Дети закричали в испуге, вслед за ними заголосили женщины.

— Всех убью! Все сожгу! — рычал страшный Дэви, пинками раскидывая головешки костра. Кто-то попробовал спросить, почему он так жесток. Они никому не причинили вреда…

— Вы бога не знаете! — был ответ. — Ив церковь не ходите.

О, если бог научил этих людей и тех, кто их послал, громить и избивать бедных тружеников, — поистине, не надо такого бога! Ни церквей их не надо, ни богослужений, ни проповедей! Пастор Плэтт вещал с кафедры: «Живите в мире со всеми и любите врагов ваших». Так если диггеры — враги, возлюбите их! Но вы, лицемеры, говорите одно, а делаете другое.

Все это Уинстэнли описал уже потом, спеша рассказать миру о последней жестокости своих ближних. Он составил и опубликовал 9 апреля «Смиренную просьбу к служителям- обоих университетов и ко всем юристам в каждом судебном подворье». Пусть читатели рассудят, кто воистину служит богу, — такие, как этот пастор, или диггеры. Ведь мистер Плэтт и джентльмены, пришедшие с ним, пылали гневом, они скрежетали зубами от злобы. А диггеры сохраняли терпение и мужество. И с любовью смотрели на тех, кто жег их дома. Они поистине достойны мученического венца.

В Кобэм диггерам больше не было возврата. Плэтт и Томас Саттон наняли людей, которые должны были день и ночь сторожить на пустоши. Им было приказано бить диггеров и разрушать их палатки и хижины, если они еще осмелятся возвести их. А коли они вздумают выкопать землянки и поселиться там — засыпать их и уничтожить, словно кротов или лис в их норах. Отныне ни на земле, ни под землею не осталось диггерам пристанища. Если они пойдут по дорогам просить хлеба детям своим — их арестуют и будут сечь кнутами, как бродяг. Если они украдут — их повесят. Арендаторам по всей округе было велено не давать им приюта и не продавать пищи. В противном случае и их выгонят из дома. На диггерские посевы — одиннадцать акров — был пущен скот, и от всходов хлеба, в такое тяжелое для Англии время, ничего не осталось.

В суде лежала новая бумага с иском против Уинстэнли и его друзей за нарушение чужой собственности. Круг сомкнулся. Кто-то из карателей сказал, что делает божье дело, избивая и прогоняя диггеров. Итак, Писание сбывается: «И никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его».

Дело дьявольское торжествовало. Когда диггеры были изгнаны из Кобэма, мучители их поздравляли друг друга и звонили в колокола от радости. Их закон — закон меча, своеволия, закон дубинки. «Когда книжники и фарисеи старых времен (эти предки лордов маноров), — писал Уинстэнли, — предали смерти Христа, они тоже радовались, и посылали дары друг другу, и веселились, с радостью повторяя, что уничтожили его. И так же теперь эти английские фарисеи, исполняя веление зверя, кажутся стоящими на вершине славы, говоря, что они уничтожили диггеров».

Но они ошибаются. Им не удалось победить диггеров — ни в суде, ибо они не позволили им защищать свое дело в открытом процессе, ни в споре, так как они не давали диггерам говорить разумно, а рычали на них, как лютые звери, ни доводами Писания. И по духу бедняки оказались куда выше и достойнее своих гонителей. Диггеры и сейчас спокойны, их дух крепок и бодр, они полны любви даже к врагам своим. «Вот наше свидетельство, и пусть свобода и рабство борются за право владеть человечеством; оружие сынов рабства — это оружие плоти: огонь, дубина, меч. Оружие сынов свободы духовно. Это любовь, терпение и справедливость».

Так закончил Уинстэнли скорбный отчет о последнем разгоне колонии. Надежды на возрождение не было — ни на холме Святого Георгия, ни где бы то ни было еще. Диггерам стало известно, что посланные ими гонцы арестованы в Уэллингборо. Вместе с ними захвачено письмо-призыв; оно даже попало в газеты и в дневник мемуариста Бальстрода Уайтлока, хранителя Большой печати республики.

Центральные власти снова обратили