Занавески - Михаил Алексеевич Ворфоломеев

И з ю м о в. Об этом со мной даже не пытайтесь говорить. Так вот, в глубокой древности предками моими были обезьяны, а кто ваши предки?

Б е с. Я, видите ли, дорогой Андрей Дмитриевич, — сирота. Я появился сразу. Я — это частица материи, которая необходима, чтобы человек гармонично развивался и совершенствовался. Лиза — это же моя идея.

И з ю м о в. Идея идеей, а как? Практически! Понятное дело, что я попытаюсь, но… я реалист.

Б е с. Ну, раз вы реалист, то и пытаться не надо!

И з ю м о в. Но ведь хочется. Седина в висок, а вы в ребро!

Б е с. Что это вы? Шутите?

И з ю м о в. Шучу.

Б е с. Предупреждайте.

И з ю м о в. Какой-то нескладный сон, не нравится он мне. Все очень долго, замедленно. Если вы хотите, хлопните в ладоши — и Лиза у меня. Хлоп — и мое!

Б е с. Так и убить можно. Хлоп — и нету!

И з ю м о в. Мне кажется, что я влюблен! Само предчувствие любви, ее прелюдия — прекрасно! И после, когда оркестр чувств сыграет все, музыканты складывают инструменты и я, раскланявшись, как это делают дирижеры, ухожу. Я ухожу, а в женщине звучит музыка! И автор ее — я! (Пауза.) Неужели я умираю?

Б е с. Да.

И з ю м о в. Странно… Жил-жил, влюбился в больную девочку и умер. Сюжет! Ах, Бес, в этом государстве просто выжить и то трудно! Когда я думаю о литературе, то мне видится огромный вырубленный сад… Одни пни! И только там и сям расставлены гипсовые бюсты «известных советских»… Вот и я — гипсовый бюст… Но почему же она эпилептик?! Что это?! Какой-то тайный знак мне?! И потом, я не чувствую никакой боли в сердце, может быть, я здоров?

Входит  К о п е й к и н. Одет по-домашнему. Несет матрац и одеяло.

К о п е й к и н. Здорово, мужики. Можно я тут поживу? Баба заела. Вроде и квартиру поделили. У меня своя комнатка, у нее своя. Так нет, давай водить Репенку! Тоже нашла кого… Я, говорит, с ним раньше, чем с тобой. Репенка, говорит, моя первая любовь! Я говорю: ты хоть это дело-то любовью не называй! Не греши, говорю! Неужто правда до меня у ней Репенко был? Это же не человек. Это же станок стругальный! Вот обида так обида! Нет, Клавка дура. Такого, как я, еще поискать надо. Понимаю, найти можно получше, а, черт? Я правильно излагаю?

Б е с. Не путай, Гоша, Беса с чертом. У нас разные профессии. Значит, подслушивал?

К о п е й к и н. Подслушивал.

И з ю м о в. Кто это?

Б е с. Копейкин Гоша. Сосед ваш, Андрей Дмитриевич. Только живет за другой стенкой.

К о п е й к и н. Слушай, а дай мне сто рублей. С меня хватит.

Б е с. С тебя хватит, даже если я ничего не дам. Выбери лучше себе кресло да садись с нами. Беседа, друг мой Гоша, — награда для умного человека.

К о п е й к и н (подсаживаясь). Какой же я умный? Умные хорошо живут. А я знаешь как? Вот стоит очередь, большая такая, километров сто! Ну, я подхожу, спрашиваю: что дают? Никто ничего не знает. Уже, говорят, кончилось что давали. А чего вы, говорю, стоите? Все стоят, и мы стоим. Ну и я становлюсь. И жду. Чего жду? Тут другие подходят за мной… Так вот и стоим. Достанется — хорошо, нет — значит, нет.

И з ю м о в. Что достанется-то?

К о п е й к и н. Не знаю.

И з ю м о в. Ну это же полная глупость.

К о п е й к и н. Конечно! Кто отрицает?

И з ю м о в. Тогда зачем же стоять?

К о п е й к и н. Ну хоть цель есть. А так, без цели… Без цели никак нельзя. Без соли и то можно. Вот хоть взять моего дружка Ваську Трифонова. Я, говорит, пойду пешком в Иерусалим. Город такой есть. Зачем, спрашиваю. Говорит — тянет. А кто, говорю, пустит тебя? Дойдешь до границы — и обратно. А сам он больной! Желудок, то-се! Нет, говорит, и до границы не дойду… Вот ведь — все понимает, а собирается. Народ, он это, он все понимает.

И з ю м о в. А ты разве не народ?

К о п е й к и н. Куда мне. Народ — это которые у мартена, у станка, а я где придется, куда пошлют. А у нас чаще посылают, а уж там как придется.

И з ю м о в. Ну а как приходится?

К о п е й к и н. Смотря куда пошлют. Только ведь в хорошие места не посылают, а норовят подальше и поглубже. А это только рыба ищет, где глубже, человек — он где лучше. А где у нас хорошо? Где нас нет.

Б е с. Уймись, Копейкин, а то ты весь бисер рассыплешь для нас.

К о п е й к и н. Не жалко, бисер-то бракованный. Без дырочек, не вденешь, не поносишь. Настоящего нету. Был, говорят, раньше, но украли. Видно, чужие, свои-то не разбирались.

И з ю м о в. Послушайте, Бес, а что он вообще такое? Для чего он?

Б е с. Дело в том, что он, может быть, скоро умрет, а ему пока деваться некуда. Пусть определяет, куда деть то, что когда-то было Гошей Копейкиным.

И з ю м о в. Что со мной?.. Что?!

Б е с. Ничего. Сон!

И з ю м о в. С ума сойти… Зачем же так пугать…

К о п е й к и н (кричит). Врешь!

Б е с. Что?

К о п е й к и н. Не мог я умереть! Мне еще рано!

Б е с. Я знаю.

К о п е й к и н. Ну?

Б е с. Что ну? Тормозную жидкость пил?

К о п е й к и н. Не в первый раз!

Б е с. Зато в последний! (Хлопает в ладоши.)

Звук множится как эхо. Из темноты выкатывается медицинский стол на колесах. На нем угадываются очертания тела, закрытого простыней.

Уже прикатили в морг? Быстро! Гоша, поди узнай: кого это доставили?

К о п е й к и н (нерешительно подходит). Перегаром прет! (Приоткрывает брезгливо простыню с головы, в ужасе подходит к Бесу.) Что?

Б е с. Что, Гоша?

К о п е й к и н. Там… Это я там… Под простынью… Синий только! Писатель, иди погляди. Вот как бывает… И вот