Ралли Родина. Остров каторги - Максим Привезенцев

ограничиваю. То нельзя, это… Так и едем: вы – колеса крутите, а я вам в них палки вставляю…

– И зачем же вы это делаете? – хмуро осведомился режиссер. – Потому что у нас положение разное?

– Потому что я под колпаком, Владимир Андреевич. Моего племянника, Женю Кушева, в январе задержали в Москве за участие в митинге протеста, и теперь он находится под стражей в ожидании приговора.

Привезенцев, конечно же, слышал об этом митинге: столица, Пушкинская площадь, двое арестованы во время демонстрации, еще троих задержали в последующие дни… Иронично, но обвинения им выдвинули по одной из тех статей, против которых участники акции и выступали – «Групповые действия, грубо нарушающие общественный порядок».

«Что же, получается, один из этой пятерки – племянник Рожкова? Вот так поворот…»

– Разумеется, после этого они начали копать под мою сестру. И в мою сторону тоже поглядывают, – продолжил Геннадий. – Так что мне ну никак нельзя давать новых поводов для подозрений – та же запись с рыбаками, тот же дневник, в котором, не сомневаюсь, и про меня имеется… В общем, это все сейчас мне только навредит.

«Теперь понятно, почему он так трясся по малейшему поводу, – подумал Привезенцев, с некой долей сочувствия глядя на Рожкова. – И вызывает меня поговорить с глазу на глаз вместо того, чтобы разобраться прилюдно: любой неверный шаг – и он окажется в одной камере со своим племянником. Если его действительно держат под колпаком, история с моими «записями на полях» может ударить по нему больней, чем по мне».

– Нам очень нужен ваш фильм, Владимир Андреевич, – продолжил Рожков, – как счастливый итог всего нашего путешествия. И в нем вы не должны и намека дать на то, что вы действительно думаете о тех проблемах, которые были во время ралли. Тогда все обойдется – для нас обоих.

– Не поверите, но я понимал все это задолго до нашего разговора, – ответил Привезенцев. – Или вы думаете, что я внезапно решил устроить революцию?

– Да нет, не думал…

– Поймите же, все, чего я хотел и хочу – это чтобы меня оставили в покое и не отвлекали от семьи и любимой работы ради всех этих… патриотических фильмов! Вы знаете, почему я люблю снимать природу? Потому что природа не просит меня врать. Я снимаю ее такой, какая она есть, не боясь, что ту или иную сцену меня потом заставят вырезать. Это вот – мое. И дома с кружкой чая смотреть в окно, на звезды, сидя рядом с женой – тоже! А вот глотать тонны пыли вдали от дома, а потом еще и объясняться за свои мысли, которые я никому никогда не высказывал и доверял лишь тетрадному листу – не мое! И ничье, уверен! Потому что право думать у нас никто отнять не может!

Он стиснул зубы и шумно втянул воздух ноздрями. Накопилось… и выплеснулось наружу, как он ни хотел этого избежать.

– Увы, только до тех пор, пока мы не решаем нашими мыслями поделиться, – с грустью сказал Геннадий.

Взгляд Рожкова был устремлен куда-то вдаль – туда, где находилась Москва, где под стражей содержался его племянник-бунтарь.

У Привезенцева кольнуло сердце. История Рожкова действительно тронула его. По крайней мере, наконец возникло понимание, отчего Геннадий так себя вел. И злость, копившаяся с момента старта ралли, уже не так клокотала у режиссера внутри. Точней, она поменяла адрес и теперь была обращена не против Рожкова, а против всей системы, силой заставляющей людей менять свои лица на звериные морды.

– Вы же сами знаете, чего они боятся, – продолжил Геннадий. – Не самих мыслей, а того, чем эти мысли могут стать. Того, что этими дурными мыслями заразятся сотни или даже тысячи других людей. Не факт, конечно, что наши с вами наблюдения или лозунги моего племянника и его единомышленников кого-то разубедят в мощи Союза, но тут важно не допустить прецедента. Закроешь глаза на это, закроешь на то… и даже не заметишь, как тебя уже сбросили на обочину истории.

– Прошу, не надо этой философии, – морщась, попросил режиссер. – Я для нее слишком устал. Вы предложили сделку, я ее принимаю. А что до фильма, то я сделаю все, как надо, в этом даже не сомневайтесь – я свою работу знаю.

– Хорошо, – медленно кивнул Рожков. – Я… благодарен вам. За ваше понимание.

Он протянул Владимиру Андреевичу руку, и тот, поколебавшись секунду, пожал ее. Режиссер уже развернулся, чтобы уйти, когда Геннадий сказал:

– А у меня ведь тоже семья. Жена, детишек хотим… и тут вся эта история с Женькой…

– Сочувствую вам, – не придумав ничего лучше, ответил Привезенцев. – Надеюсь, обвинения снимут.

– Я тоже надеюсь, – со вздохом сказал Рожков. – Ладно, давайте расходиться по комнатам. Завтра все это закончится, и мы сможем вернуться домой, к семьям. Потом мы еще встретимся и, полагаю, не раз – пока не закончим фильм. А вот после… после наши дорожки разойдутся. По крайней мере, до тех пор, пока нас снова не отправят в какой-нибудь… поход во имя Октября.

Привезенцев вздрогнул.

– Доброй ночи, Владимир Андреевич, – добавил Геннадий и первым скрылся в здании гостиницы.

Режиссер остался стоять на крыльце, рассеянно глядя сквозь дверь. Рожков напоследок озвучил мысль, которой Привезенцев всячески избегал – о том, что они едут по стране не в последний раз. Что будут еще ралли и турпоходы, демонстрации и спектакли, книги и заметки. Что все эти патриотические всплески никуда от Привезенцева не денутся.

«Снова притворяться. Снова врать. Снова жить в этом безвременье, раз за разом наступая на одни и те же грабли…»

Мотнув головой, Привезенцев распахнул дверь и вошел внутрь.

«Если об этом постоянно думать, и жить тошно. Поэтому – не думай. Тем более что кардинально что-то изменить ты все равно не можешь».

Это утешение казалось крайне слабым, но иного у режиссера, увы, не было.

«Если б речь шла о неисправных деталях, надежда бы была. Но тут, похоже, надо весь механизм менять…»

* * *

2015

Чем ближе мы были к Санкт-Петербургу, тем хуже себя чувствовали допотопные «Уралы». К счастью, по прибытии в Ярославль нас очень выручили ребята из местного клуба «Черные медведи» – когда мы нагрянули к ним в гараж, они, не долго думая, прикатили из местного супермаркета тележку, детали которой использовали, чтобы закрепить наши фары и другие проблемные узлы.

– Первоклассная нержавейка, между прочим, – заметил Шамай, лидер «Медведей», пока его ребята возились со сваркой.

Несколько часов ожидания того стоили: «Уралы», казалось, стали даже лучше, чем были изначально. Уж точно каркасы их стали прочней – куда там китайскому железу до порядочной нержавейки?

– Ну что, какие планы? – спросил Шамай.

Мы с ним стояли у окна нашего с Ламой номера и смотрели на бушующую снаружи стихию. Дождь