Ралли Родина. Остров каторги - Максим Привезенцев

палатках все порядком устали, и Рожков на удивление легко согласился, что путники заслужили отдых на нормальных кроватях. Благо, комнаты нашлись без проблем: участников ралли «Родина» к концу путешествия большинство граждан Союза узнавало в лицо и охотно помогало, если это, конечно, было им по силам.

«Интересно, такие вот люди в нашей стране выросли благодаря или вопреки? – думал Привезенцев, поднимаясь по лестнице на второй этаж. – Добросердечность – как следствие или же как защитная реакция?..»

Было уже поздно, и режиссер с Альбертом сразу начали разбирать постели и готовиться ко сну, когда к ним в номер заглянул Рожков.

– Есть разговор, Владимир Андреевич, – сказал он. – Выйдем?

Привезенцев и Альберт украдкой переглянулись.

– Ну… пойдемте, – неуверенно согласился режиссер.

Они спустились вниз, прошли к задней двери. Повернув ручку, Геннадий толкнул ее, и в лицо туристам ударил прохладный ночной ветер. Здесь, в западной части Союза, лето было куда суше, и режиссер, привыкший к умеренному сахалинскому климату, днем изнывал от жары. Долгожданное облегчение наступало только к вечеру – как вот сейчас. Единственный минус – комары, от которых приходилось яростно отбиваться, но это была поистине ничтожная плата за животворящую прохладу.

Пропустив режиссера вперед, завхоз вышел следом и аккуратно закрыл за собой дверь, после чего подошел и встал рядом со спутником.

– Не буду ходить вокруг да около, – тихо сказал Рожков. – Я знаю, что вы ведете свой дневник.

Владимир Андреевич промолчал. Он мог, конечно, сделать вид, что не понял, о каком дневнике идет речь, но сейчас это было совершенно неуместно и даже глупо.

«Будь что будет. Надоело. Ладно бы я прилюдно Союз хаял, но я ж пишу для себя, разве перед собой я не могу быть честен?.. Или я правду лишь в голове обязан держать? Только это партией не возбраняется?»

Порой Владимиру Андреевичу казалось, что он стал толстокожим и перестал бурно реагировать на внезапные «сюрпризы» коварной судьбы, однако режиссер, конечно же, заблуждался. Немного более сдержанным – пожалуй. Но смирившимся? Он мог молчать о наболевшем, когда все хорошо, когда рядом была Софья, кружка горячего чая, интересная книжка на тумбочке и белая лампа луны за окном. Но тут, в гостинице, стоя рядом с этим лицемерным Рожковым?.. Лишенный подпитки семьи и уставший от долгой и тяжелой дороги, Привезенцев смотрел на противника с плохо скрываемой неприязнью и ждал продолжения.

«Что у тебя на уме, Рожков? – думал Владимир Андреевич, не отводя взгляда в сторону. – Зачем ты вызвал меня на крыльцо? Мы тут с тобой вдвоем, ты и я. Чего же ты ждешь? Что я пообещаю тебе уничтожить дневник? Что попрошу не рассказывать о нем Лазареву? Перед всеми ты говорить не стал, так что тебе явно нужно не правосудие. Ты хочешь что-то от меня получить в обмен на твое молчание, но если ребята нас услышат, то не я один, а мы оба станем для всех преступниками: один сделал, второй это скрыл – получается, соучастники…»

Все это пронеслось в сознании Привезенцева за ничтожную долю секунды, а потом перед внутренним взором режиссера замелькали воспоминания, связанные с семьей. Свадьба, прогулки, вечера на кухне, первое слово дочери и чудное пение жены, склонившейся над колыбелью маленького Андрейки – все это походило на документальный фильм, который Владимир Андреевич как бы смонтировал прямо у себя в голове из коротких, но чрезвычайно важных кадров своей жизни.

– Вы поэтому меня сюда позвали? – спросил Привезенцев.

Он старался говорить подчеркнуто спокойно, чтобы Рожков не догадался о сумятице, творящейся у режиссера в душе.

– То есть отрицать вы не будете, – заключил Геннадий. – Это уже хорошо…

«Снова эти идиотские попытки поймать на слове… Как же надоело!..»

– Оставьте ваши игры, – с нажимом сказал Владимир Андреевич. – Говорите, зачем позвали меня наружу, иначе я прямо сейчас вернусь в номер – ноги после дороги отваливаются, спина болит, да и в голове сумбур, не буду врать.

Брови Рожкова взлетели на лоб: он явно ждал от режиссера иной реакции.

«Ну, давай, начинай уже! Или думал, Привезенцева можно нахрапом взять? Черта с два!»

Казалось, они вдруг поменялись местами – «каторжанин» теперь задавал вопросы, а «надзиратель» пытался связать несколько слов в жалкое подобие внятного ответа.

– Ну же, Геннадий, – поторопил собеседника Владимир Андреевич. – Я не шучу, я, правда, очень устал.

– В общем, я хотел предложить вам… сделку: я закрываю глаза на ваши дневники, а вы забываете про пленку, которую отдали мне на берегу Байкала, – наконец произнес Рожков. – Будем считать, что она… утонула. Да, утонула – это, пожалуй, лучший вариант.

Привезенцев от неожиданности замер. Со стороны могло показаться, что собеседники играют в какую-то странную игру, главная цель которой – удивить другого.

– Что? – переспросил Владимир Андреевич. – И вы даже не станете рассказывать о моем дневнике Лазареву?

– А должен? – грустно улыбнулся Геннадий.

Привезенцев неуверенно пожал плечами и ответил:

– Ну, не знаю. Я вас, скажу откровенно, так и не смог понять.

– Надо же, – хмыкнул Рожков. – Ну, если даже Привезенцев меня не понял…

Он не договорил – стих и отвел взгляд в сторону. Режиссер терпеливо ждал продолжения. Отчего-то ему вспомнилась недавняя беседа с Альбертом – по сути, та же причина, то же непонимание, можно ли верить или нет. Но если тогда перед Привезенцевым был старый друг, то теперь – одна из трудолюбивых шестеренок системы, приставленная к команде, чтобы контролировать все действия участников ралли.

– Понимаете, какое дело, Владимир Андреевич, – снова заговорил Рожков. – Вы, подозреваю, думаете, что я вам враг, но на самом деле это не так. Понимаю, поверить сложно, но… – Он закашлялся. – Надо ж было простыть в такую жару… в общем, вы, конечно, можете мне не верить, но я… я не такой, каким кажусь. Я не разделяю взглядов Лазарева. Но… вынужден его поддерживать.

Привезенцев слушал Геннадия и не мог понять, зачем он рассказывает ему это все, зачем сознается в чем-то человеку, с которым, по сути, едва знаком? Что хочет услышать в ответ? Одобрение? Слова поддержки?

– Вижу, вы опять сомневаетесь – стоит ли мне верить или нет, – кивнул Рожков. – Оно, наверное, и правильно. Вы меня знаете только как верного сотрудника партии. Как человека, который боится слово наперекор руководителю сказать. Но, поверьте, все, что я делаю и делал – это только для себя и семьи, Владимир Андреевич. Как, думаю, и вы. Просто у нас положение разное. Вы – уже состоявшаяся личность, режиссер, вас уважают, назначают старшим по пробегу, а я…

– А вы тоже старший, – не удержался Привезенцев. – Только по хозяйственной части.

Геннадий скривился и прибил комара, который уселся ему на шею.

– Это не старший называется, Владимир Андреевич. Старший – это который со всеми ладит, к которому прислушиваются, кто ведет за собой. А я не веду, а только