Слишком много кошмаров - Макс Фрай

Но в конце концов Малдо всё-таки добился своего, доски благополучно исчезли, а потом снова материализовались у нас за спиной.

– Здесь пока ничего интересного! – сразу заявил он. – Не смотри!

«Ничего интересного» – это у нас теперь вот что. Стол такой величины, что я смог бы пройти под ним чуть-чуть пригнувшись, а Малдо даже шляпу не пришлось бы снимать. И соответствующих размеров стулья – всего два. Шурф мне когда-то рассказывал, что жители страны Умпон не признают больших компаний. То есть, ради работы, учёбы, поездок или других насущных дел они, конечно, объединяются, но для совместного досуга собираются исключительно парами. Умпонцы считают, что совершенный душевный контакт возможен только между двумя собеседниками, третий всегда окажется лишним, не говоря уже о четвёртом, пятом и шестом. А несовершенному в их жизни нет места, даже если это несовершенное – просто вечеринка, танцы, или дружеский обед.

Мне, кстати, тоже кажется, что самые лучшие, глубокие и искренние разговоры происходят именно один на один. И путешествия, и просто прогулки вдвоём обычно получаются самыми удачными. Но я всё равно рад, что не родился умпонцем. Без некоторых прекрасных несовершенств вроде общих посиделок в гостиной Мохнатого Дома жизнь была бы мне не мила.

Впрочем, я увлёкся. А на самом деле только и хотел сказать, что внутри Умпонского Великаньего Дома стояла великанья же мебель, стол и два стула, а Малдо Йоз чуть ли не силком тащил меня прочь, повторяя: «Не смотри, это пока не готово, я тут буду всё переделывать, не считается, забудь!»

– Главное, не пытайся меня отравить, как единственного свидетеля несовершенства твоего творения, – сказал я, когда он таки вытолкал меня в коридор, успокоительно пустой и тёмный. – Я яды не люблю. Они невкусные.

– Ладно, – невозмутимо кивнул Малдо, – не будет тебе ядов, раз не любишь. Я сговорчивый. Пошли, покажу тебе законченную вещь. Сразу увидишь разницу. И поймёшь, что я не просто так самодурствую, когда говорю: «Не смотри».

– Да ясно, что никто не любит показывать черновики. Просто имей в виду, я в этом смысле идеальный зритель.

– Сразу видишь, каким всё будет, когда я закончу работу? – восхитился Малдо.

– Да нет. Просто я неприхотлив и рассеян. Поэтому сперва мне всё очень нравится, а потом сразу же вылетает из головы – если, конечно, не потрясло до глубины души.

– Вот то-то и оно. А мне надо, чтобы тебя потрясло. Ладно, идём скорей, пока я не передумал. Ужасно нервничаю, когда что-то тебе показываю. А сейчас – особенно.

– Ну и зря.

«Ну и зря ты нервничаешь», – повторил я несколько минут спустя. Но не вслух. Только подумал. Потому что язык мой не повиновался мне в этот момент, равно как и все прочие части тела, пожелавшие замереть столбом на пороге зала, который Малдо Йоз называл «Куманским павильоном», а мои органы чувств сочли самой настоящей улицей где-то в центре Кумона, который я когда-то неоднократно обошёл вдоль и поперёк, вернее, объехал на уладасе, пешком по столице Куманского Халифата среди бела дня особо не походишь, не принято это у них. Ночью – другое дело, у куманцев считается, что темнота отменяет все правила, обязательные при свете дня, и на смену им приходят другие. Какие именно, я так толком и не понял: все-таки недостаточно долго там жил. И сэр Кофа за мной очень строго присматривал. В смысле ночи напролёт таскал по местным трактирам и кормил как на убой[23].

Впрочем, не то чтобы я возражал.

Но дело вообще не в этом. А в том, что сейчас, стоя не то на пороге Куманского павильона, не то всё-таки на краю тротуара одной из широких центральных улиц Кумона, вымощенной древними булыжниками, темно-красными, прозрачными, как окаменевшее вино, вдыхая сладкие ароматы мёда и благовоний, смешанные с горькими запахами разогретой солнцем древесной коры и дыма от жаровен уличных поваров, я узнал об этой прекрасной далёкой земле много больше, чем за несколько дюжин когда-то проведённых там дней. Потому что сейчас я был не любопытным путешественником, готовым до отказа заполнить красочными впечатлениями все вынужденные паузы между важными делами, а местным жителем, родившимся под красным небом Уандука несколько столетий назад. Поэтому древние дворцы не казались мне из ряда вон выходящим зрелищем – дома себе и дома, вон в том, с зелёными колонными раньше жил Бейса Хумарах, близкий друг моего отца, они даже умерли в один день, поэтому на похоронах собравшиеся слагали стихи о силе подлинной дружбы, и о том, что всякая прерванная смертью партия в «Нуммизакк» будет доиграна по ту сторону дел и событий, в синей долине Лойи, которую наши далёкие предки, бессмертные кейифайи, не то сочинили в утешение своим смертным потомкам, не то всё-таки сумели увидеть сквозь непроницаемое пламя непознаваемого. Я именно так и подумал: «непроницаемое пламя непознаваемого», – хотя обычно подобные формулировки мне совсем не свойственны. Мягко говоря.

И одновременно всё это время я оставался собой. То есть прекрасно помнил, что меня зовут Макс, и все прочие подробности, включая тот факт, что сюда я пришёл, чтобы посмотреть на работу своего друга Малдо Йоза, который хвастался, что у него отлично получился Куманский павильон. И правильно делал, что хвастался, если бы я умел создавать столь великолепные, убедительные иллюзии, уже провозгласил бы себя самым главным Великим Магистром всего Мира, а кто не согласен, может убираться к сортирным демонам – это примерно как «ко всем чертям», только ещё обидней.

Мимо меня неторопливо прошествовали носильщики, несущие уладас. Их господин, возлежащий в расслабленной позе, поприветствовал меня с подобающей почтительностью, воздев одну руку к небу, а вторую приложив к сердцу. Стая птиц слетела с благоуханных ветвей маниовы на тротуар, уличный сказочник принялся звонить в колокольчик, призывая публику, а я…

А я обернулся к Малдо и спросил:

– Как отсюда выйти? С меня пока хватит. А то, чего доброго, окончательно поверю в происходящее и останусь тут жить. И выкручивайтесь без меня как хотите – там, у себя, в Ехо.

– Сейчас всё само закончится, – прошептал он. – Не такой я великий мастер, чтобы наваждение растягивалось на всю жизнь. Несколько минут – мой потолок. Впрочем, для Дворца Развлечений этого достаточно.

Я ещё успел увидеть, как из-за угла выходит юноша-чужеземец в драгоценных одеждах Тайного Раба Халифа и достает из кармана печенье, чтобы накормить птиц, успел услышать низкий гул главной кривой струны чуффаддага за высокой стеной и одобрительно решить, что музыкант неплохо владеет инструментом, успел вдохнуть запах одежд проходящей мимо юной женщины, который означал: «Я не ищу новых любовных связей, но готова поддержать занимательный разговор, принять участие в игре или дать совет», – и порадоваться образованности нынешней молодёжи, в наше время древним языком благовоний владел, в лучшем случае, каждый десятый, так что зачастую трудно было прийти к взаимопониманию с незнакомцами, зато теперь…

Зато теперь – всё.

В смысле, представление закончилось. Никакого Кумона, никаких дворцов, ароматов, птиц, уладасов и прекрасных незнакомок, только я и кудесник Малдо Йоз в совершенно пустом просторном зале, освещенном тусклым оранжевым сиянием единственного грибного фонаря.

– Невероятная штука, – сказал я. – Даже не буду спрашивать, как ты это сделал. Слушай, ну ты даёшь! Я же не просто посмотрел на Кумон, я был там. И чувствовал себя самым настоящим коренным кумонцем. Кажется, кстати, довольно старым.

– Да, – кивнул Малдо, – пожилым. – Ему что-то около шестисот лет, это даже для потомка кейифайев весьма почтенный возраст.

– Вообще не понимаю, как такое возможно.

– Просто ты никогда не интересовался иллюзиями, – улыбнулся Малдо Йоз. – А я долгое время только этим и занимался. И вот, сам видишь, наконец-то начало получаться.

– Начало – не то слово.

– Атмосфера превыше событий, правда? Я имею в виду, все эти запахи, звуки, чужие воспоминания, якобы знакомые лица – они же гораздо важней, чем возможность просто прокатиться на уладасе, ничего, кроме качки толком не ощутив и не поняв.

– Даже сравнивать глупо.

– Тем не менее, ещё совсем недавно я сравнивал. Пытался принять верное решение. С одной стороны, я хочу, чтобы Дворец Ста Чудес нравился людям, чтобы о нём говорили, как о новом чуде Мира – сейчас и тысячу лет спустя. Чтобы к нам не ленились добираться с самых дальних окраин Соединённого Королевства, целыми семьями, с прабабками и детьми, чтобы чужеземцы бросали все дела, на последние деньги покупали билеты до Ехо, а из порта бегом отправлялись прямо сюда, сгорая от любопытства, даже не позавтракав по дороге. В общем, мне позарез нужна слава и всеобщая любовь. То есть, не мне лично, а моему дворцу. И заодно всему Миру – глупо получится, если он не узнает о наших новых чудесах и останется без них, как последний дурак.