Австрийский моряк - Джон Биггинс

— Но откуда вам знать, что вы вернетесь, и у вас будут внуки?

— Тут вы правы. Но для начала, я с равным успехом могу сидеть в тылу и угодить под трамвай в Поле. А еще, желание дожить до внуков придаст нам сил вернуться домой.

В конце концов, команду я отобрал. Легар, машиненмайстер Кухарек и электроматрозе Дзаккарини отвечали за двигатели и механизмы; я сам, Бела Месарош, Штайнхюбер, Григорович и телеграфист Стонавски — за навигацию, оружие, связь и прочее. Комплект получился жидкий даже для судна такого маленького как U-13, но это было все, что мы могли себе позволить, учитывая ограниченное место, остающееся для провизии и запаса пресной воды после размещения груза.

Груз в те последние дни марта 1916 года причинял нам больше забот, нежели все остальное. Ящики и мешочки с серебряными долларами привезли по железной дороге из Зеленики под сильной охраной и в условиях секретности такой строгой, что вскоре все военное и гражданское сообщество Бокки ни о чем другом и не говорило. Затем деньги на грузовиках доставили на причал в Гьеновиче в сопровождении вооруженного эскорта, натолкнув народ на мысль, что речь идет о бриллиантах короны, национальном золотом запасе и половине священных реликвий Европы. И бумаги — мой Бог, сколько бумаг! Ничто в моей карьере, пусть даже служба в изъеденных бюрократией вооруженных силах двуединой монархии не приготовило меня к выматывающему крючкотворству, заполнившему следующие восемь или девять дней. Небольшая армия аудиторов, клерков и прочих протирателей штанов оккупировала базу подводных лодок Каттаро-Гьенович, которая была очищена от всего лишнего персонала, как во время чумного карантина. Каждый очередной ящик с монетами переносился с одного склада на другой в окружении взвода вооруженных моряков. Затем тройные печати взламывались в присутствии меня и трех аудиторов, и доллары тщательным образом пересчитывались, все до единого. Ящик снова запечатывали, а карманы всех присутствующих обшаривало новое подразделение аудиторов. Я ставил на документах столько подписей, что у меня сводило кисть. Официальные оттиски: печать Казначейства, печать Военного министерства, печать Марине оберкоммандо, печать Пятого дивизиона, сновали между подушечками с мастикой и документами как копыта коней по Шмельцу во время весеннего парада. Далее ящики, снова под конвоем матросов, доставлялись по сходне на палубу U-13, где их спускали через люк вниз и размещали, а тем временем я и аудиторы проходили через очередной раунд простановки печатей, подписей и обыска карманов. Короче говоря, у меня сложилось впечатление, что то был самый изматывающий, трудоемкий и в высшей степени бесполезный ритуал, в котором мне доводилось принимать участие. Бесполезный хотя бы в силу обстоятельства, не приходившего в голову бдительным чиновникам Казначейства: будь у нас намерение прибрать что-то к рукам, то стоило лодке выйти в море, мы могли бы причалить где-нибудь в укромной бухточке на Корфу, закопать серебро, сдаться властям, а после войны вернуться и забрать клад. И все-таки мы как-то прошли через все эти тяготы. Были погружены последние ящики с припасами, выполнены последние проверки, отправлены последние письма домой. Мы были готовы выйти в море.

День накануне отхода принес сюрприз: нам сообщили, что у нас будет пассажир. Им оказался фрегаттенкапитан Рихард Фриденталь из Марине эвиденцбюро, австрийской военно-морской разведки. То был высокий, худощавый, седой и молчаливый мужчина лет сорока пяти, выдающийся знаток арабского и довольно известный путешественник. С нами он ехал в один конец, по суше отправлялся к великому магистру сануситов, а затем и далее, через Сахару в Судан и Абиссинию, где ему предстояло вести тайные переговоры от лица Вены. Последнее было моими догадками, потому как говорил Фриденталь крайне мало. Его появление нас не обрадовало — как-никак, лишний рот, но хотя бы это был морской офицер, способный облегчить бремя вахт на недоукомплектованной, сильно перегруженной субмарине.

Утро тридцатого марта, когда U-13 отдала швартовы и отвалила от пирса в Гьеновиче, выдалось облачным и сырым. С неба сыпалась морось, низкие облака цеплялись за чахлые кроны сосен на склонах гор над проливом Кумбор, которым наш кораблик пробрался в бухту Топла. В ней мы совершили короткое погружение, чтобы проверить крен и дифферент в подводном положении, и пошли дальше. Миновав внешние минные заграждения, ограняющие вход в Бокке, обогнув мыс Пунто-д’Ардза, мы повстречались с эсминцем «Гонвед», которому предстояло буксировать нас порядка восьмидесяти миль вдоль албанского побережья до устья Семани — южной границы, которой отважились достигать австрийские надводные корабли при свете дня.

Даже на этом первом этапе путешествия мы ползли со скоростью плавучего похоронного кортежа, потому как U-13 сидела в воде так глубоко, что едва эсминец развивал больше восьми узлов, рули глубины начинали действовать под влиянием кильватерной струи, и лодка норовила встать на попа. Когда показалось место назначения, уже опускались сумерки. «Гонвед» застопорил машины, мы отдали буксирный трос. Потом эсминец заложил циркуляцию и прошел мимо нас курсом домой.

— Адье, U-13!  — донеслось до нас через рупор. — Не знаем, куда вы идете, но все равно желаем ни пуха, ни пера!

— К черту, «Гонвед»! — прокричал я в ответ. — Мы не можем сказать куда идем, но по возвращении из Китая привезем вам ласточкино гнездо.

Корма «Гонведа» проскользнула мимо нас и стала таять в наползающей мгле. Много раз до того и после ощущал я одиночество капитана. Но думается, никогда более остро как в тот раз, в тот дождливый вечер у болотистого побережья Албании, стоя в мокрой штормовке в рулевой рубке крошечной субмарины, настолько перегруженной, что маслянистые волны грозили вот-вот захлестнуть расположенные вдоль палубного настила вентиляционные отдушины. Где-то в голове эхом раздавался молоток каменщика, обтесывающего мраморную табличку для морской церкви в Поле: «В память об офицерах и матросах подводной лодки Его Величества U-13, в последней раз замеченной у побережья Албании 30 марта 1916 г. «Mit Gott für Kaiser und Vaterland» [35].

Однако, как нам постоянно говорили в Военно-морской академии: «Задача офицера Габсбургов — вести за собой людей бесстрашно и решительно с целью одержать еще более великие победы во славу благородного дома Австрии, даже если этот офицер был готов наделать в штаны от страха всего минуту назад». К тому же, добавил я про себя, раз ты так боишься утонуть, сидел бы себе в Хиршендорфе и заделался аптекарем или школьным учителем. И в таком случае стал бы армейским резервистом и вороны уже давно склевали бы мясо с твоих костей на поле где-нибудь в Сербии или Польше. Поэтому рука моя без дрожи перевела рукоятку машинного телеграфа в положение «запустить двигатель». Последовала пауза, снизу донеслось шипение сжатого воздуха, затем с клубом сизого дыма «Кертинг» пробудился к жизни. Я дал ему пару минут прогреться, потом навел сигнальный прожектор в сторону «Гонведа», теперь уже размытого пятна в северной части горизонта, и проморгал «Все в порядке». Замелькал ответный огонек, а потом эсминец окончательно скрылся в дождевой пелене. Я повернулся к Григоровичу, стоявшему за надводным штурвалом в передней части рулевой рубки.