Конвейер смерти - Николай Прокудин

– Лейтенант Дибажа! В чем дело? – воскликнул Чухвастов. – Почему пьянка в камере?

– А вы ее сами попробуйте прекратить, товарищ капитан. Может, вас послушают.

Растерявшись, Чухвастов задумчиво почесал переносицу. Вступать в схватку с этими обалдуями ему совершенно не хотелось.

– Ну ладно, допьют, что есть, – и баста! Больше ничего им не носить. Пусть спят. – Приоткрыв дверь, Чухвастов крикнул в глубину камеры, пытаясь разглядеть в клубах дыма того, к кому обращался: – Кирпичевский! На выход! Быстрее освобождай помещение.

– Куда меня? – посмотрел на него осоловелыми глазами Кирпич. – Зачем?

– Свободен! Приказ Ошуева. Иди отсыпайся к себе в комнату.

– Почему меня одного? – удивился взводный.

– Потому что велено выпустить только тебя, – вздохнул Чухвастов.

– Я не предатель! Нет! Один не выйду! Без братанов отсюда шагу не сделаю.

Мишка вернулся обратно в камеру и громко крикнул:

– Так и передайте Ошуеву! На волю один не выйду! Либо выпустить всех, либо никого.

Ошуев, услышав доклад Чухвастова об отказе пленника выйти из камеры, сказал: «Ну и хрен с ним, пусть сидит». Но вскоре вновь позвонил замкомандующего и потребовал Кирпича к телефону. Герой был взбешен, но вынужден был выпустить приятелей из-под ареста. Мишка так и оставался непреклонен: «Свободу всем!» Собутыльники торжествовали, выходя на свободу.

Через неделю загул повторился. Подполковник Ошуев опять наткнулся в каптерке на пьяную компанию. Наверное, у него был нюх на эти дела.

– Василий Иванович! Коршунов с Кирпичом пьянку в роте устроили. Что будем делать? – спросил я, заходя в кабинет комбата. – Их Ошуев застал! На меня полчаса кричал, что разлагаем батальон.

– Ротных вызывай ко мне! Буду разбираться! Этот запой осточертел. Кирпичевский других взводных и ротных с толку сбивает. Черт его подери!

– Кирпича тоже вызывать? – усмехнулся я.

– Нет, не надо. Чего с ним мучаться?! Я в армию его папы еду служить! Не с руки с сыночком возиться! – ответил комбат и задумался: – Знаешь, комиссар, бери Кирпичевского на себя. Проведи политическую работу. Ты человек от него не зависимый, заменяешься в другое место. Я же никак не могу с Кирпичом ругаться. Папа – генерал, он четыре раза сюда звонил и разговоры вел о здоровье сына, о службе.

Подорожник искренне обрадовался возможности свалить самое трудное задание на меня. С Коршуновым, казалось ему, было все гораздо проще. Он ранее написал две объяснительные о пьянстве и торжественно обещал в случае еще одного срыва написать рапорт об отстранении от должности. Правда, Коршунов при этом смеялся: «Мой крестный папа, замначальника Генштаба. Боюсь, номер с отставкой у вас не пройдет! Ха-ха-ха!»

Я напомнил Коршуну о былом уговоре, и он без лишних пререканий написал рапорт об отстранении от должности и отправился опохмеляться.

С Кирпичом проблем было больше, и они свалились на мою голову.

– Товарищ старший лейтенант! Садитесь! – предложил я вошедшему в кабинет Кирпичевскому.

Лицо старшего лейтенанта было опухшим, багровым (действительно, кирпич), а сам он источал устойчивый запах выпитой накануне водки.

– Спасибо! – ответил взводный и сразу произнес следующее: – Никифор Никифорович! Просьба к вам огромная – не воспитывайте меня! Я уже большой мальчик! Пороть и отнимать игрушки поздно. Со мной ведь ни Ошуев, ни Хреков не справляются! Не портите свои молодые нервы! Я отлично понимаю: виноват, мерзавец. Исправлюсь!

– Эх, Миша, Миша. Пропадешь! Сопьешься! – вздохнул я.

– Я?! Не сопьюсь ни в коем разе! Родитель не позволит! – ухмыльнулся Кирпич. – Мое дело в недалеком будущем парады принимать и соединениями командовать. Надо только со взвода на роту шагнуть, а дальше само собой пойдет. Я ведь кремлевский курсант! А это школа генералов! Каждый второй наш выпускник генерал или маршал! Сплошные славные династии! Вот и мне папаня предначертал, не спросив желания, карьеру генерала. И куда теперь от этого деваться? Еще в училище, в выходные, по вечерам мы, те, кого в увольнение не пускали, нажирались водки и проводили плац-парады. Встанешь, бывало, в полный рост на тумбочку и орешь что есть силы луженой глоткой: «Па-а-а-ара-а-д!!! Р-р-а-а-авня-я-ясь! Сми-и-и-ир-р-р-на!!!» И так далее. В нашей «бурсе» учились только на Жуковых и Рокоссовских. А комбат хитрец! Тебя, Никифорыч, на амбразуру толкнул! Не хочет моего папаню обидеть? Жук усатый!

– И что прикажешь делать с тобой? – грустно улыбнулся я. – Расстрелять?

– Нет! Расстреливать не нужно. Обматерить и выгнать спать к чертовой матери. Я беспартийный, не комсомолец, поэтому можете только выговор в служебную карточку записать или строгий выговор.

– Ну что ж! Получай строгий выговор! – объявил я, вставая из-за стола.

– Есть, строгий выговор! – ответил Кирпич и приложил руку к кепке. – Разрешите идти?

– Иди проспись! Маршал-гофмаршал!

– Э-э-э, нет! Маршалом мне не быть! Я всего лишь сын генерала. Будет все как положено: у маршалов свои сыновья! Только генералом!

Глава 16. Проводы комбата

Василий Иванович мысленно себя ощущал уже в Прикарпатском округе, на Родине. Появлялся он только на построениях, поэтому проблем становилось все больше и больше. А тут еще, как назло, Роман Ахматов вернулся из отпуска по ранению. Ему, чертяке, пить было совершенно нельзя, но они вдвоем с комбатом схлестнулись и ушли в штопор. Два комбата в запое – полк без управления. Роману Романычу предстояла сдача экзаменов в академию. Умные книги, учебники и конспекты в результате оказались завалены закуской, пустыми бутылками и табачным пеплом. Тяжело надсадив печень, поджелудочную, желудок, сердце и прочие внутренности израненного организма, Ахматов вырвался из крепких объятий Чапая и, не протрезвев окончательно, умчался в Ташкент. Иваныч с отъездом друга загрустил еще пуще. Он собрал нас, своих заместителей, и распорядился готовить батальон к рейду, а его не тревожить.

– Будя, отвоевал! Теперь сами справляйтесь! Тебе, Петро, нужно опыта управления батальоном набираться, – обратился Василий Иванович к Метлюку. – Уеду – станешь на мое место. Нужен совет по какой-нибудь проблеме – подходи. А по пустякам не тревожь. Касается всех! Не беспокоить ерундой заменщика!

Мы пожали плечами и разошлись. Ситуация ожидания смены монарха состоит в том, что король еще жив, а престолонаследники в растерянности толпятся сзади трона. «Царедворцы» в это смутное время мышей не ловят, спустя рукава выполняют распоряжения короля. А сам властитель больше думает о Боге, чем о государстве. Вот и наши некоторые деятели обнаглели окончательно. Один из таких – Грымов – был назначен два месяца назад со взводом охранять комендатуру города. Вел себя скромно, спокойно, без замечаний. Внезапно он объявился в полку и вскоре подошел ко мне с лейтенантом, который сменил Калиновского. Замполит роты Корсунов протянул на подпись стопку наградных. Первым было представление на Красную Звезду Грымова. Я с удивлением приподнял брови, нахмурился и принялся читать текст: «Участие в сорока (!!!) боевых операциях! Уничтожены десятки мятежников! Спасение замполита роты (вынес на руках!)».

Я, недоумевая, перевел взгляд на офицеров, переминавшихся с ноги на ногу.

– Понимаю насчет количества боевых – чем больше напишешь, тем лучше. Убил десять духов – хрен с ними: не проверит никто. Но Калиновского вынес на руках из-под обстрела? Ты ж в Ташкенте в это время был! В командировке.

– Ну и что! Я два года воюю. Пусть не все два года по горам хожу, но многие, из штабов не выходя, ордена получают. Кладовщики и прочие тыловики, и те с наградами, – огрызнулся, сверля меня черными глазами, Эдик.

– Только учитывая последний довод, соглашусь подписать. Но согласится ли комбат? – произнес я с сомнением и, скрепя сердце, поставил на бумаге подпись.

Комбат вечером, ухмыляясь, спросил у меня:

– Никифор, честное слово, я удивлен. Думал, ты более злопамятен и не поставишь свою закорючку. Корсунов вначале ко мне заявился. А я специально к тебе их направил. Думал, припомнишь старые обиды и не подпишешь. Нехороший он человек, Грымов. Когда вместо Сбитнева ротой командовал, на тебя кляузничал, просил снять с должности.

– Я знаю, мне говорили.

– А теперь воевать совершенно не хочет, уклоняется. Караулы, командировки… Ну и я не мешаю, пусть подальше от роты будет. Не портит Мандресова и не разлагает коллектив. Никифор, ты съездил бы в комендатуру, проконтролировал, как обстоят дела в карауле! Там собраны десять человек из разных рот. Что-то они подозрительно затихарились. Не к добру. Навести старого товарища. Проверишь, доложишь обстановку, а я потом приму окончательное решение по его ордену.

На корме БМП, стоящей возле ворот комендатуры, дремали бойцы. Во внутреннем дворе слонялись еще два сержанта, которые оторопели, увидев меня.