Поэзия и проза Древнего Востока - Сборник

С Камнем в объятиях[417]

Перевод А. Гитовича

Прекрасен тихий день в начале лета,Зазеленели травы и деревья.Лишь я один тоскую и печалюсьИ ухожу все дальше, дальше к югу.

Все беспредельно пусто предо мною,Все тишиной глубокою укрыто.Тоскливые меня терзают мысли,И скорбь изгнанья угнетает душу.

Я чувства сдерживаю и скрываю,Но разве должен я скрывать обиду?Ты можешь обтесать бревно, как хочешь,Но свойства дерева в нем сохранятся.

Кто благороден, тот от злой обидыСвоим не изменяет убежденьям.Нам надо помнить о заветах предковИ следовать их мудрости старинной.

Богатство духа, прямоту и честность —Вот что великие ценили люди.И если б Чуй[418] искусный не работал,То кто бы знал, как мудр он и способен.

Когда мудрец живет в уединенье,Его глупцом слепые называют.Когда прищуривал глаза Ли Лоу,[419]Незрячие слепым его считали.

И те, кто белое считают чернымИ смешивают низкое с высоким,Кто думает, что феникс заперт в клетке,А куры — высоко летают в небе;

Кто с яшмой спутает простые камни,Не отличает преданность от лести,—Те, знаю я, завистливы и грубы,И помыслы мои им непонятны.

Суровый груз ответственности тяжкойМеня в болотную трясину тянет.Владею драгоценными камнями,Но некому на свете показать их.

Обычно деревенские собакиВстречают злобным лаем незнакомца.Чернить людей, талантом одаренных,—Вот свойство подлое людей ничтожных.

Во мне глубоко скрыто дарованье,Никто не знает о его значенье.Способен я к искусству и наукам,Но никому об этом не известно.

Я утверждать стараюсь справедливостьЯ знаю, честность у меня в почете.Но Чун-хуа[420] не встретится со мною,И не оценит он моих поступков.

О, почему на свете так ведется,Что мудрецы рождаются столь редко?Чэн Тан и Юй[421] из старины глубокойНе подают ни голоса, ни вести.

Стараюсь избегать воспоминанийИ сдерживать нахлынувшие чувства.Терплю обиды я, но верен долгу,Чтобы служить примером для потомков.

Я ухожу, гостиницу покинув,В последний путь под заходящим солнцем.И скорбь свою и горе изливая,К границе смерти быстро приближаюсь.

Юань и Сян[422] раскинулись широкоИ катят бурные, седые волны.Ночною мглой окутана дорога,И даль закрыта мутной пеленою.

Я неизменно искренен и честен,Но никому об этом не известно.Бо Лэ давно[423] уже лежит в могиле,И кто коней оценит быстроногих?

Жизнь каждого судьбе своей подвластна,Никто не может избежать ошибок.И, неуклонно укрепляя душу,Я не пугаюсь приближенья смерти.

Все время я страдаю и печалюсьИ поневоле тяжело вздыхаю.Как грязен мир! Никто меня не знает,И некому свою открыть мне душу.

Я знаю, что умру, но перед смертьюНе отступлю назад, себя жалея.Пусть мудрецы из глубины столетийМне образцом величественным служат.

Ода мандариновому дереву

Перевод А. Гитовича

Я любуюсь тобой —мандариновым деревом гордым,О, как пышен убор твой —блестящие листья и ветви.Высоко поднимаешься ты,никогда не сгибаясь,На прекрасной земле,где раскинуты южные царства.

Корни в землю вросли,и никто тебя с места не сдвинет,Никому не сломитьвековое твое постоянство.Благовонные листьяцветов белизну оттеняют,Густотою и пышностьюрадуя глаз человека.

Сотни острых шиповпокрывают тяжелые ветви,Сотни крупных плодовсреди зелени свежей повисли,Изумрудный их цветпостепенно становится желтым,Ярким цветом горят онии пламенеют на солнце.

А разрежешь плоды —так чиста и прозрачна их мякоть,Что сравню я еес чистотою души благородной.Но для нежности дивнойтончайшего их аромата,Для нее, признаюсь,не могу отыскать я сравненья,

Я любуюсь тобою,о юноша смелый и стройный,Ты стоишь — одинок —среди тех, кто тебя окружает.Высоко ты возвысилсяи, никогда не сгибаясь,Восхищаешь людей,с мандариновым деревом схожий.

Глубоко твои корниуходят в родимую землю,И стремлений твоихОхватить нам почти невозможно.Среди мира живогостоишь независим и крепокИ, преград не страшась,никогда не плывешь по теченью.

Непреклонна душа твоя,но осторожны поступки,—Ты себя ограждаешьот промахов или ошибок.Добродетель твоюя сравню лишь с твоим бескорыстьем,И, живя на земле,как луна и как солнце, ты светел.

Все года моей жизни,отпущенные судьбою,Я хочу быть твоимнеизменным и преданным другом!Ты пленяешь невольносвоим целомудрием строгим,Но за правду святуюсражаешься стойко и твердо.

Пусть ты молод годамии опытом не умудрен ты,—У тебя поучитьсяне стыдно и старцу седому.С поведеньем Бо Ия сравнил бы твое поведенье,Да послужит онодля других благородным примером.

Сун Юй[424]

Ветер (Поэма)

Перевод В. М. Алексеева

В уделе Чу князь Сян гулял и развлекался в своем дворце, им названном Терраса Орхидей. Сун Юй, Цзин Ча — ему прислуживали оба. Вдруг ветер явился, донесся к нему он в свистящем порыве… И князь распахнул свой халат, и в ветер встал. Сказал: «Ах, как приятен этот ветер! Что ж, им я вместе наслаждаюсь с простым, совсем простым народом?»

Сун Юй в ответ сказал: «Нет, этот ветер только ваш, великий государь! Простой же человек, — куда ему совместно с вами наслаждаться!» А князь ему: «Послушай, ты! Ведь ветер — что? Дух между небом и землею. Является порывами сплошными, не различая, кто здесь знатный и кто простой, кто здесь по положению высок, кто низок, ко всем, ко всем он проникает. А ты один здесь говоришь, что этот ветер мой. Ну что теперь найдешь ты сказать мне в объясненье?»

Сун Юй ответил: «Ваш раб слыхал от своего наставника былого, что стоит дереву скривиться в крюк, как на него уже летят гнездиться птицы; и стоит лишь образоваться щели, как ветер уж влетел. И если то, что он сказал мне, верно, то дуновенье ветра одно с другим не совпадает также».

И князь спросил: «Скажи, откуда, как родится ветер?»

Сун Юй в ответ: «Скажу. Родится ветер на земле. Вздымается он от верхушек плавучих зеленых кувшинок. Захватывает своею струей и овраги. Свирепствует во весь размах в отверстиях земных мешков… Взлезает на хребет Тайшаньских гор и пляшет у подножья сосен, туй. Порывом легким налетает ппынг-ппанг…

Вот взвился ураганом он, вот пламенем свирепствует. Хунг-хунг — гремит, как гром. Кружит в пещерах и потом со всех сторон рванется вдруг навстречу всем. Скалы свергает и валит деревья, насмерть сражает леса и кусты…

Но вот теперь, когда слабеет он, то начинает разлетаться, делиться на какие-то потоки. На яму налетит, ударит в порог двери. И все тогда милее и новее, светлеет и блестит. Он то уходит, разлетаясь повсюду, то вновь возвращается. И тогда этот ветер-мужчина становится чист и прохладен, порывами вздымается вверх или книзу идет, лезет, валит через стены высокие города-крепости или влетает в глубокий дворцовый покой. Коснется цветка иль листка и дыханьем его воздымает. Разгуливает то там, то здесь средь кассий и перцев душистых; летает, порхает по бурной поверхности вод. Вот сейчас прикоснется он к самому сердцу фужуна-мимозы… Облавою идет на купы орхидей, приникает плотно к цинь иль к астре, накроет свежий ряд магнолий, захватит линию душистых тополей. Покружит в пещере и вырвется снова к холмам. И когда сиротеть начинают уныло душистые купы цветов, тогда только он заснует, закружит по строеньям, дворам, во дворце и на север поднимется к яшмовым залам его. Влетит он под полог атласный, проникнет в глубокий альков. Тогда только может назваться тот ветер ветром величества вашего, князь! Поэтому, когда он, этот ветер, на человека попадает, то обдает прохладою свежей, от чистого холода тот даже вздыхает. А ветер чистейший, свежейший, струями холодными действующий, больных исцеляет и хмель разрушает. Он глаз наш и слух проясняет, он телу здоровье дает, благотворно влияя на нас. Вот этот ветер и есть тот самый, который называю я мужчиной, ветром вашим, государь!»