НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 29 - Роман Подольный

Повернувшись, я зашагал вниз по улице, стараясь успокоиться. Постепенно я сумел взять себя в руки. И тут понял, что совершил непростительный поступок. Меня беспокоила глупость моей выходки и еще более ее сентиментальность. Потянуться так панически к другому Невидимому — признать открыто свое одиночество, свою нужду. Нет. Это означало победу общества. Я не мог смириться с этим.

Случайно я вновь оказался рядом с садом кактусов. Я поднялся наверх, схватил жетон и вошел внутрь; там отыскал гигантский, восьми футов высотой, уродливо изогнутый кактус, колючее чудовище. Я вырвал его из горшка и стал ломать и давить; тысячи игл впились в мои руки. Прохожие делали вид, будто ничего не замечают. Так, скривившись от боли, с кровоточащими ладонями, я спустился вниз, снова утонченно высокомерный в своей невидимости.

Прошел восьмой месяц, девятый, десятый… Весна сменилась летом, лето перешло в ясную осень, осень уступила место зиме с регулярными снегопадами, до сих пор разрешенными по эстетическим соображениям. Теперь зима кончилась. Деревья в парках выпустили зеленые почки. Синоптики стали устраивать дождь трижды в день.

Мой срок близился к концу.

В последние месяцы невидимости меня охватило оцепенение. Один день монотонно сливался с другим словно в тумане. Мой истощенный ум отказывался переваривать прочитанное. Брал я, что попадалось под руку: Аристотеля, учебник механики… Когда я переворачивал страницу, содержание предыдущей ускользало из моей памяти.

Честно говоря, я совершенно не следил за ходом времени. В день окончания срока я лежал у себя в комнате, лениво листая книгу, когда в дверь позвонили.

Мне не звонили ровно год. Я почти забыл значение этого звука.

Передо мной стояли представители закона. Не говоря ни слова, они сломали печать, крепящую знак к моему лбу. Эмблема невидимости упала и разбилась.

— Приветствуем тебя, гражданин, — сказали они мне. Я медленно кивнул.

— Да.

— Май, одиннадцатое, 2105. Твой срок кончился. Ты отдал долг и возвращен обществу.

— Спасибо. Да.

— Пойдем, выпьем с нами.

— Я бы предпочел воздержаться.

— Это традиция. Пойдем.

Я пошел с ними. Лоб мой казался странно наг; в зеркале на месте эмблемы виднелось бледное пятно. Меня отвели в близлежащий бар и угостили эрзац-виски, грубым, крепким. Бармен ухмыльнулся мне. Сидящий рядом за стойкой хлопнул меня по плечу и спросил, на кого я ставлю в завтрашних реактивных гонках. Я ответил, что не имею ни малейшего понятия.

— В самом деле? Я за Келсо. Четыре против одного, но у него мощнейший спурт.

— К сожалению, не разбираюсь, — извинился я.

— Он уезжал на долгое время, — мягко сказал государственный служащий.

Эвфемизм был недвусмыслен. Мой сосед кинул взгляд на бледное пятно и тоже предложил выпить. Я согласился, хотя уже почувствовал действие первой порции.

Однако я не посмел осадить его. Это могут истолковать как проявление холодности. Я снова стал человеческим существом. Я был видим.

Возвращение к видимости вызвало, разумеется, множество неловких ситуаций. Встречи со старыми друзьями, возобновление былых знакомств… Естественно, никто не упоминал о невидимости. К ней относились как к несчастью, о котором лучше не вспоминать. Безусловно, все старались щадить мои чувства. Разве говорят человеку, чьего престарелого отца только что повели на эвтаназию: «Что ж, все равно он вот-вот преставится»?

Нет. Конечно, нет.

Так в нашем совместно разделяемом опыте образовалась эта дыра, эта пустота, этот провал. Мне трудно было поддерживать беседу с друзьями, особенно учитывая, что я вышел из курса всех современных событий, мне трудно было приспособиться. Трудно.

Но я не отчаивался и не опускал рук, ибо я уже не был тем равнодушным и надменным человеком, каким был до наказания. Самая жестокая из школ научила меня смирению.

То и дело я замечал на улицах невидимок. Но глаза мои быстро скользили в сторону, словно наткнувшись на некое мерзкое гноящееся чудовище из потустороннего мира.

Полный смысл моего наказания, однако, я постиг на четвертый месяц нормальной жизни. Я находился неподалеку от Городской Башни, шел домой со своей старой работы в архиве муниципалитета, как вдруг из толпы меня схватила рука.

— Пожалуйста, — мягко произнес голос. — Подождите минуту. Не бойтесь.

В нашем городе незнакомые не обращаются друг к другу. Я пораженно поднял взгляд.

И увидел пылающую эмблему невидимости. Затем я узнал его — тот стройный юноша, к которому я подошел более чем полгода назад на пустынной улице. Он одичал, глаза его приобрели безумный блеск, в каштановых волосах появилась седина. Тогда, вероятно, его срок только начался. Сейчас он, должно быть, отбывал последние недели.

Он сжал мою руку. Я задрожал. Это была не пустынная улица. Это была самая оживленная площадь города. Я вырвал руку и стал поворачиваться.

— Нет, не уходите! — закричал он. — Неужели вы не сжалитесь надо мной?! Вы сами были на моем месте!

Я сделал нерешительный шаг и вспомнил, как я взывал к нему, как молил не отвергать меня. Я вспомнил свое страшное одиночество.

Еще один шаг назад.

— Трус! — выкрикнул он. — Заговори со мной! Заговори со мной, трус!

Это оказалось выше моих сил. Я был тронут. Слезы неожиданно брызнули из моих глаз, и я повернулся к нему, протянул руку. Прикосновение словно пронзило его током. Через миг я сжимал его в объятиях, стараясь успокоить, облегчить страдания.

Роботы-ищейки сомкнулись вокруг нас. Его оттащили. Меня взяли под стражу и снова будут судить за преступление, на сей раз не за холодность — за отзывчивость. Возможно, они найдут смягчающие обстоятельства и освободят меня. Возможно, нет.

Все равно. Если приговорят, я с гордостью понесу свою невидимость.

Теодор Старджон

БИЗНЕС НА СТРАХЕ

Что там ни говори, а Джозеф Филипсо — избранник судьбы. Вам нужны доказательства? А его книги? А Храм Космоса?

Избраннику судьбы, хочет он того или нет, на роду написано совершить что-нибудь великое. Взять, к примеру, Филипсо. Да у него и в мыслях никогда не было ввязываться в эту историю с Неопознанными (никем, кроме Филипсо) Летающими Объектами. Иными словами, в отличие от некоторых не столь идеально честных (по словам Филипсо) современников, он никогда не говорил себе; «Сяду-ка я за письменный стол, поднавру с три короба про летающие тарелочки, да подзаработаю деньжат». Нет, случилось то, что должно было случиться (Филипсо в конце концов и сам в это поверил), и просто так уж случилось, что это случилось именно с ним. Кто угодно мог оказаться на его месте. Вот так, одно за другое, другое за третье, третье за четвертое, словом, прогуляешь денек, да устроишь себе ожог на руке ради, так сказать, алиби, а глядишь — цепочка событий приводит тебя прямиком к Храму Космоса.