Боги мира реки - Филип Фармер

— Почему ты мне об этом не рассказывал? — спросил Бертон.

— Не сердись. Я просто хотел выслушать твое мнение, прежде чем открыть тебе правду.

— Ты просто хотел подставить мне подножку, а потом потоптать лежачего!

— Почему бы и нет? — улыбнулся Фрайгейт. — Ты такой заядлый спорщик, такой убежденный, догматичный и самоуверенный, что… Ну, я и подумал: неплохо бы раз в жизни заставить тебя послушать, а то ты постоянно подавляешь собеседника.

— Что ж, если это поможет тебе самоутвердиться, я не против, — улыбнулся Бертон. — В былые времена я наверняка бы взбеленился. Но во мне тоже произошли перемены.

— Да, однако ты заставишь меня когда-нибудь заплатить за это.

— Нет, не заставлю, — сказал Бертон. — Я прибегну к данной мне свободе воли, дабы усвоить сей урок. Буду лелеять ее и беречь.

— Посмотрим. И тем не менее…

— Выводы!

— Я постараюсь изложить их нормальным человеческим языком. Мы не совсем роботы, хотя Сэм Клеменс и тот писатель, о котором я рассказывал тебе, Курт Воннегут, утверждали обратное. Они говорили, что наше поведение и мысли стопроцентно определяются событиями прошлого и химическим строением наших организмов. Теория Клеменса утверждала, что все, происходящее ныне, предопределено всем, происходившим прежде. Скорость, с которой первый атом при рождении Вселенной столкнулся со вторым атомом, и угол, под которым они разлетелись, начали цепочку событий, разворачивающихся в определенном направлении. Мы — результат того первоначального столкновения. Ударься первый атом о второй с другой скоростью либо под другим углом, и мы были бы иными. Воннегут об этом не говорил ничего, однако он утверждал, что мы действуем и мыслим так, а не иначе из-за «негодных химикалий», как он их называл.

Как Клеменс, так и Воннегут порицали зло, но они игнорировали тот факт, что сама их философия снимает со злодеев вину за содеянные преступления.

Ведь согласно их теории, личность не может не поступать так, как поступает.

Спрашивается, зачем тогда так много писать о злодеях и клеймить их, если те ни за что не несут ответственности? Разве может убийца отвечать за свое преступление, разве могут богачи не эксплуатировать бедняков, а бедняки — не позволять себя эксплуатировать, разве можно винить избивающего детей человека за жестокость, пуританина за нетерпимость и узколобость, либертинца за сексуальную распущенность, судью за мздоимство, куклуксклановца за расовые предрассудки, либерала за его слепоту по отношению к открыто провозглашаемым намерениям и кровавым методам коммунистов, фашиста и капиталиста за использование грязных средств для достижения якобы благих целей, консерватора за презрение к простым людям и за благовидные предлоги, которыми он оправдывает их эксплуатацию? Можно ли обвинять Ивана Грозного, и Жиля де Реца, и Сталина, и Гитлера, и Чан Кайши, и Мао Цзэдуна, и Менахема Бегина, и Ясира Арафата, и Чингисхана, и Симона Боливара, и террориста Ирландской революционной армии, бросающего бомбу в почтовый ящик и отрывающего детям ноги? Можно ли их всех винить? Нет, если ты принимаешь основы философии Клеменса и Воннегута. Убийца, растлитель, насильник и расист так же не заслуживают порицания за свои преступления, как люди добродетельные не заслуживают похвалы. Все они ведут себя так из-за своих генов, или химических процессов, происходящих в их организме, или из-за психосоциальной обработки. Так зачем же тогда писать о преступлениях, если сами писатели не в силах заклеймить преступников?

А затем, согласно их собственной философии, что так уж они запрограммированы. То есть никакой их личной моральной заслуги тут нет.

— Стало быть, эти двое утверждали, будто мы просто бильярдные шары, которые ждут столкновения с другими шарами и попадают затем в назначенный им угол? — спросил Бертон, терпеливо ожидавший выводов.

— Да.

— Мне хорошо известна эта философия. Я даже написал о ней поэму, как ты знаешь. И все-таки даже те, кто не верит в свободу воли, всегда поступают так, будто она у них есть. Такова, наверное, человеческая природа. Возможно, это заложено в генах. А теперь, если ты не возражаешь, давай перейдем к выводу.

— Вывод не один, их несколько, — сказал Фрайгейт. — Вопервых, исследования этиков доказывают, что умственный потенциал различных рас одинаков. Все они имеют в запасе равное количество гениев, людей блестящего ума, просто умных, не очень умных и дураков. В 1983 году, когда я умер, мнения на сей счет были весьма противоречивы. Тесты на интеллект вроде бы показали, что средний уровень негроидной расы на несколько пунктов ниже уровня белой. Теми же тестами было установлено, что уровень интеллекта монголоидной расы на несколько пунктов выше, чем у белой. Многие уверяли, что эти тесты некорректны, что они не учитывают влияние социума, экономических возможностей, расовой предвзятости и так далее. И они были правы. Тесты этиков доказывают, что все расы обладают равным интеллектуальным потенциалом.

Это противоречит твоим земным наблюдениям, Дик. Ты утверждал, что белые умнее негров. Ты, правда, признавал, что американские негры способны стать более «цивилизованными» и интеллектуально развитыми по сравнению со своими африканскими собратьями. Но объяснял это тем, что у чернокожих янки большой процент «белой» крови от смешанных браков.

— На Земле я много чего говорил не правильно, не отрицаю, — с жаром возразил Бертон. — Но, проведя шестьдесят семь лет в тесном, хотя и не всегда добровольном общении с представителями всех рас, национальностей и племен, о которых ты, быть может, даже не слыхал, я изменил свое мнение по поводу многих вещей. Я с чистым сердцем могу назвать любого ниггера своим братом.

— Я бы на твоем месте не стал употреблять слово «ниггер». Оно слишком явно выдает твои прежние заблуждения.

— Ну, ты понял, что я хотел сказать.

— Да. Я помню строчку из твоего стихотворения «Разговор с камнем», где ты критикуешь белого американца за то, что он не хочет назвать… э-э… ниггера… своим братом. Впрочем, не тебе было бросать в него за это камень.

— Я уже не тот, каким был прежде. Когда как следует потрешься среди людей, к тебе волей-неволей пристанут частички их кожи. И наоборот.

— Ну, ты и на Земле изрядно потерся среди людей. Мало кто путешествовал так часто, как ты, общаясь при том со всеми классами, богатыми и бедными.

— Это было слишком недолго. А здесь не только другие условия — я здесь не просто терся среди них. Я был потрясен и вывернут наизнанку. Такое не проходит для психического механизма даром.

— Давай воздержимся от механистической терминологии, — сказал Фрайгейт.