Фальшивые червонцы - Ариф Васильевич Сапаров

на имя Эдуарда Алексеевича Дернова, уроженца города Рыбинска. Возможны также следующие варианты: Попов, Дорн, Добровский, Прошилович, Мотивко.

В случае обнаружения вышеуказанного лица немедленно докладывайте. Без согласования с нами никаких оперативных мер прошу не предпринимать.

Полномочный представитель ОГПУ в ЛВО

С. Мессинг».

7

Старая Ладога с незапамятных времен славилась как большое торговое село, благо срублена была на знаменитом пути древних «из варяг в греки», на высоком обрывистом берегу Волхова.

Добравшись утренним поездом до станции Званка, Сергей Цаплин быстро нашел попутного возницу и сговорился с ним за полтора рубля.

День был хмурый, с низко нависшими рваными тучами, из которых сыпался то дождь, то мокрый снег. Подводчик, слегка хмельной щупленький мужичок в брезентовом дорожном балахоне, сказал, что первым долгом надобно погреть нутро в сельповской чайной: иначе озябнешь в этакую мокропогодицу и, упаси господи, схватишь какую-нибудь злую хворобу.

Выехали они со станции только в полдень, рассчитывая засветло добраться до места.

Еще в чайной Сергей Цаплин успел выяснить, что завтра, в воскресенье, в Старой Ладоге открывается осенняя конная ярмарка. Обстоятельство это, явно неучтенное в Ленинграде, скорей всего, осложняло его миссию. Имелись в нем, правда, и свои выгоды, которыми следовало воспользоваться. На ярмарки, особенно осенние, отовсюду съезжается множество людей, и приезжему, если он того желает, легче остаться незамеченным в шумной толчее.

Всю дорогу словоохотливый подводчик рассказывал о предстоящем торжище и жуликоватых цыганских барышниках, пригоняющих на ярмарку ладных с виду двухлеток. Верить им нельзя ни на грош, обманут за милую душу, потому что у двухлеток тех обязательно есть скрытая порча, которую разглядеть сумеет не всякий.

Неплохо бы, конечно, направить разговор в нужное русло. И все же Сергей Цаплин предпочел воздержаться от расспросов. С интересом слушал бесконечные байки насчет ухищрений цыган, потому что негоже командированному соваться в дела, не имеющие прямого касательства к кругу его служебных интересов.

Поддельные червонцы всплыли в разговоре сами собой, когда он спросил, у кого обычно квартируют приезжие.

— У Фили Кривого, у кого же еще, — сказал подводчик.

— А это кто такой?

— Партейный он у нас, почтой прислан заведовать... Обидели его малость, сердитый нынче, да все равно к нему просись в ночлежники. Вашего брата, командировочного, Филя уважает...

— Чем же его обидели?

— Фальшивые денежки, говорят, принял взамен настоящих, сослепу не разобрался. Вот и всыпали бедняге за халатность, чтоб в другой раз поаккуратней был при исполнении должности. За денежки те из жалованья грозятся вычитать, да еще нахлобучка вышла от почтового начальства...

— Чудеса какие-то! Откуда же в вашей местности фальшивые деньги?

— Кто его знает откуда. Сказывают, будто шайка-лейка объявилась в Ленинграде. Печатают эти самые денежки, сколько им захочется, и все у них честь честью выходит, подкопаться трудно.

— Неужто и от настоящих не отличишь?

— То-то и горе, что не отличишь, — подтвердил подводчик с воодушевлением. — Уж на что Емелька Комарик тертый у нас калач, все ходы-выходы знает, а и тому, сказывают, всучили подделку...

До Старой Ладоги они добрались уже только в сумерках.

Проехали мимо запертого на замок сельсовета, мимо каменных приземистых лабазов торгового ряда, вымощенного крупной булыгой. Возле домика местной почты подводчик остановил свою лошаденку.

— Туточки обитает Филя Кривой! — объявил он и, не дожидаясь разрешения, легонько постучал кнутовищем в окно. — Открывай, Филипп Изотыч, гостя к тебе доставил!

Староладожский почтарь Филипп Изотович Окунев был богатырского сложения мужчина лет сорока пяти, а может, и меньше. С правой щеки, от самого виска, рассекая надвое нижнюю губу, тянулся у него глубокий сабельный рубец, и от этого казалось, будто он презрительно улыбается, хотя глаза Филиппа Изотовича оставались серьезными, даже строгими.

— Пожалуйте ваши документы, товарищ, — попросил он, впустив гостя в жарко натопленную горницу и не приглашая садиться. Надел очки в грубой металлической оправе, внимательно рассматривал удостоверение осоавиахимовского инструктора и приклеенную к нему маленькую фотографическую карточку.

— Додумались в центре, уважили слезные мои мольбы, — сказал Филипп Изотович, возвращая удостоверение. — С Осоавиахимом у нас форменная труба в Старой Ладоге, поработать тебе придется основательно. Да ты располагайся, дорогой товарищ Морозов. Пальтишко свое сними, садись к печке, озяб, поди, в дороге...

Бывают натуры легкие, широко раскрытые. Сходишься с ними как-то сразу, с первой встречи, стремительно сокращая расстояния, отделяющие людей друг от друга. Именно таким был отсекр[1] здешней партячейки, человек удивительно душевный, прямой, многое на своем веку перевидавший и переживший.

Чугунок с горячей картошкой в мундире, деревенский хлеб, нарезанный крупными аппетитными ломтями, и уютно мурлыкающий самовар подавала им дочка Филиппа Изотовича, молчаливая и застенчивая девчонка лет шестнадцати.

Они не спеша поужинали, выкурили по тоненькой папироске «Сафо», предложенной гостем, с удовольствием разговорились. И очень скоро почувствовали взаимное расположение единомышленников, понимающих все с полуслова.

Говорил больше хозяин, а гость лишь изредка вставлял уточняющие вопросы, предпочитая слушать.

В заведующих почтой и отсекрах сельской партячейки Филипп Изотович недавно, всего третий год. Прислан в Старую Ладогу по решению укома партии для налаживания агитмассовой работы, но успехами пока хвастаться не может.

Коммунистов здесь всего-навсего трое, да и комсомольская ячейка малочисленная, слабая, без настоящего авторитета среди молодежи. А село, надобно заметить, труднейшее, на общественные мероприятия неподатливое, с весьма заметным торгашеским и кулацким засильем.

Богатырская комплекция Филиппа Изотовича была, оказывается, обманчива. Хлипкое у него здоровьишко, точнее сказать, совсем никудышное.

Летом шестнадцатого года, на позициях под Перемышлем, был травлен зловредными немецкими газами, с полгода харкал кровью в госпитале. Осенью девятнадцатого, в сентябре, в смертельном неравном бою с конницей белого генерала Шкуро отведал острой казацкой шашки, чудом остался в живых. Отсюда все последствия: с виду крепкий мужик, а фактически инвалид.

Шрам на щеке, хоть и заметен любому и каждому, в общем-то сущая пустяковина: удар у беляка получился скользящим. Истинная беда с предплечьем. Разламывается к непогоде, свербит и ноет, так что волком завоешь от боли.

На приезжего товарища руководитель староладожских коммунистов возлагал огромные надежды. С увлечением планировал, какие великие дела сумеют они провернуть при содействии умудренного опытом инструктора Осоавиахима. Отставание села в оборонных вопросах становится просто позорным, надо с ним кончать.

Пришлось осторожно ввернуть в разговор, что срок командировки у него, к сожалению, ограничен, за неделю многого едва ли успеешь добиться.

Было как-то совестно и неловко перед Филиппом Изотовичем. Объявить бы ему всю правду напрямик, и коллективными усилиями решать задачу. Внести, к