Аннулет. Книга 4 – Князь II - Константин Вайт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вообще, я заметил, что, после того как мне удалось разобраться с последствиями воздействия на меня водного источника, я как-то резко повзрослел. Разговоры с одноклассниками стали скучны и неинтересны. Все эти школьные проблемы теперь вызывали раздражение. К счастью, не очень сильное, так что оно не мешало моему общению с ребятами. Правда, в их среде я ощущал себя, скорее, старшим братом, чем одним из них, но это никого не смущало. Многие обращались ко мне за советом, подсознательно чувствуя более взрослого товарища.
На выходные у меня были грандиозные планы — запереться в студии и все два дня не покидать её, пока мы не запишем хотя бы пять песен. Но, как водится, не всем планам суждено сбываться.
В субботу с самого утра мы приступили к записи первой песни. Прослушав первый вариант, сразу поняли, что она совсем сырая. Всё-таки мы её только репетировали, пусть и несколько десятков раз. Но одно дело — репетиция в подвале, когда все инструменты гремят на максимуме, и совсем другое — студийная запись. Так что основную часть дня убили на то, что доводили до ума всего одну песню. А затем прибежал Арсен и притащил с собой фотографов, которых подрядили организаторы концерта.
Перерыв на фотосессию пошёл нам на пользу — хоть немного удалось разгрузить мозги. Мы решили записать сразу все оставшиеся песни, как есть, а потом послушать и подумать, а не бежать впереди паровоза. Если выпустим альбом не завтра, а через пару недель — ничего страшного не случится, зато его будет не стыдно размещать на площадках.
Следующий день походил на предыдущий, как две капли воды. Снова мы собрались в студии и записывали, ругались, переделывали и записывали. Только сегодня с нами были Агата и Полина, которые, посмотрев на творящийся беспредел, тоже втянулись в общую атмосферу и приняли участие в жарких дебатах.
К вечеру воскресенья я подвёл итоги. За два дня удалось записать две песни. Подобный темп не радовал, и я, прокрутив всё происходившее в эти дни в голове, пришёл к выводу: проблема в профессионализме моих музыкантов, как бы смешно это ни звучало. Они отлично играют, но им не хватает креатива. А стоит мне предложить какой-нибудь нестандартный, по их мнению, ход, как сразу начинается: «Так не принято! Так не делают! Это синкопирование какое-то получается!» и прочее. Споры длятся и длятся, в итоге, мне удаётся их убедить, но время-то уже потеряно.
Проблема, получается, в том, что я для них не являюсь непререкаемым авторитетом. Нет такого, что моё слово — закон. С одной стороны — это хорошо, ведь в спорах рождается истина, но с другой — очень сильно утомляет и занимает слишком много времени. Так что я решил в следующий раз попробовать поработать по-другому. Задавить своим авторитетом и записать оставшиеся песни именно так, как я решу. У меня целая неделя, чтобы разобрать по косточкам три трека и собрать их к выходным.
Глава 21
Глава 21
В понедельник со мной связался Гольштейн и пригласил на встречу в среду. После его звонка я набрал Самохина и поинтересовался: когда приедет обещанный им «Зубр» в лице Петра Корсакова? Тот порадовал, что ожидает его сегодня поздно ночью. Завтра у меня учёба, потом репетиция. Получается, смогу увидеться с ним только вечером. Ну ладно, потерпит!
После репетиции я приехал домой, где меня уже дожидались Самохин и Пётр.
— Пётр Корсаков, — представил мне Александр достаточно молодо выглядевшего мужчину. Тот был гладко выбрит, тёмные волосы, идеальный пробор, серые глаза — одновременно внимательные и насмешливые, но при этом не свысока, а, скорее, по-доброму, иронично. Худощав и невысок. Рукопожатие Петра было крепким и уверенным.
— Рад нашему знакомству, князь, — с лёгким поклоном произнёс он.
— Наслышан о вас, — ответил я ему, — идёмте в мой кабинет, пообщаемся, — я провёл Петра на второй этаж, в кабинет, которым практически не пользовался. Как-то так повелось, что все дела мы решали коллегиально за столом в гостиной, но с Петром мне хотелось пообщаться сначала с глазу на глаз.
Когда мы устроились — я во главе стола, он напротив, — я приступил к разговору:
— Коротко историей вашего рода со мной поделился Александр, но мне хотелось бы услышать о причинах, побудивших вас рассмотреть моё предложение.
— Историю моего рода достаточно долго обсуждали в светских салонах, она не является секретом, — у Петра был очень низкий голос, удивительно для столь худощавого человека. Вообще, от него веяло солидностью и уверенностью в себе, — так что рассказывать всё с самого начала, думаю, нет особого смысла, — он дождался моего подтверждающего кивка и продолжил:
— Я был третьим сыном в семье, и, как это принято у дворян, меня растили для продолжения рода.
— Прошу меня простить, — перебил его я, — боюсь, я не знаком с подобными обычаями, — и развёл руками. Было неприятно признаваться в собственной некомпетентности, всё-таки моё образование, полученное в обычной школе, а не в школе для знати, сильно хромало.
— Не стоит, забыл, что вы из провинциального рода, — без усмешки произнёс Пётр, — часто третьего ребёнка специально ограждают от магии. С самого детства. Вы же понимаете, почему?
— Догадываюсь, — кивнул я ему в ответ.
— Я — третий ребёнок, и даже сейчас, в свои сорок три года, способен к оплодотворению женщины!
Я слегка поморщился: звучит, конечно, грубо, но суть мне ясна. Петра держали подальше от магии, чтобы не страдала его репродуктивная функция, и он до старости мог делать детей для продолжения рода, сохраняя чистоту крови. Некоторые аристократы на этом помешаны. Я слышал краем уха о подобном, но считал пережитком прошлого, оказывается — нет, рода по-прежнему следуют подобным правилам. Насколько я помню, он мог делать детей даже жёнам своих братьев, и это не то что не возбранялось, а наоборот — поощрялось! Кровь-то одна.
— Теперь мне понятно, почему вы не маг, — кивнул ему я.
— И по этой причине я не участвовал в делах рода. Меня просто не готовили на какую-нибудь значимую должность. Простите, но любви к родственникам я не испытывал. Как можно любить братьев, которые всё детство шутят, называя тебя быком-осеменителем?
— Понимаю вас, дети жестоки. — Мне и вправду было понятно его неприятие данной роли, тем более,
