Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

3_____

Встал поздно, писал дневник, начал стихотворение. Завтракали, поехал домой; ничего нового, заложил некоторые свои вещи, денег дали очень мало. Поехал в магазин. Степан уехал, Саша уехал один в деревню лечиться. Георгия Мих<айловича> нет, заказов много, письмо мое переслали во Псков, завтра приедет. Кудряшев просил меня посидеть, пока он съездит по делу. Из мастер<ов> был только Шошин. Тишина, иконы, солнце, будто уже на закате сквозь тучи, тихий Шошин, мысль, что все уехали, ушли далеко, — все давало мне какой-то печальный покой. Заехал в парикмахерскую, потом на Галерную обедать; стихи вышли неважные. Приехал Сомов, нашедший, что у меня расцветший и веселый вид; поехали к Ивановым, где не было Городецкого, а мы интриговали, что не можем сказать, куда мы едем, т. к. это чужой секрет. В саду долго ждали Павлика, шел дождь, и мы пили чай под навесом. Наконец совсем поздно пришел Павлик с Шурочкой. Поехали на 2-х извозчиках. На пароходе под дождем сговаривались, как написать апокрифическую страницу дневника, чтобы заинтриговать Ивановых. Нувель хотел сесть на верхние балконы, где он когда-то был счастлив с Колей Зиновьевым, но там было ветрено; внутри устройство, как, вероятно, было в загородных ресторанах 60-х годов, каморки, зальца, кухня, шкапы. Народу не было. Сомову, кажется, нравилось. Ели, пили и Шабли, и глинтвейн, и кофе без цикория. Поехали все вчетвером на одном извозчике под капотом и все целовались, будто в палатке Гафиза. Сомов даже сам целовал Павлика, говорил, что им нужно ближе познакомиться и он будет давать ему косметические советы. Нашел, что его fort[128] — это нос, очень Пьерро et bien taille[129], что приметные на ощупь щеки и что губы, так раскритикованные Нувель, умеют отлично целовать. Нашел, что я как целовальщик pas fameux[130], но я поцеловал его несколько лучше. «Mais c’est déjà beaucoup mieux et vous n’êtes qu’un orgueilleux qui cache ses baisers»[131]. Доехали до нас, а сами поехали к Нувель. Павлик был до утра. Утром насилу его добудился.

4_____

После чая зашел к Чичериным{291}. Они приехали и, вероятно, будут сегодня на квартире. Оставив записку, пошел в магазин; на Литейном встретил беззубого гимназиста с пожилой дамой. Раскланялся. Его фамилия Путц и зовут Владимир Алексеевич. Казаков приедет только завтра и просит повидаться в 2 часа. Шел поминутно дождь. Опять зашел к Чичериным. Н<иколая> В<асильевича> нет, спросил их адрес; зашел домой, письмо от Казакова, довольно душевное, и обещано еще. Вздумал съездить к Чичериным. Вошел через кухню, где была Тоня. Когда она доложила, Нат<алья> Дм<итриевна> с необыкновенным удивлением спросила: «Кузмин?» Она кроила белую с серым кофточку на большом светлом балконе с печкой и асфальтовым полом. Приехали дня <на> 4; Н<иколай> В<асильевич> в Сенате, просила подождать и обедать. Девочка играла со мной в прятки, становилась лицом к стенке и говорила: «Ку-ку», — и потом, обернувшись, говорила: «А», — с улыбкой, другим уже тоном. Наталья Дмитр<иевна>, кроя, тихо и спокойно рассказывала о Покровском и расспрашивала. Дождь то шел сквозь солнце, то переставал. Смотрели с балкона на приходящие поезда, нет ли Н<иколая> В<асильевича>. Наконец он приехал, с парусинным чемоданом. Мы сами открыли ему дверь. Он еще бестолковее и absorbé[132], чем прежде. Т. к. приехала Нарышкина, они решили ехать к ней. Ели черничный суп, телятину и рисовый крем, говорили о знакомых, поехали вместе. В Таврическом было еще мало народу. Пришел Павлик один, в осенней шляпе. Шурочки не видел; пришел и тот и, отозвавши Павлика, стал что-то ему говорить вместе с другим господином. Потом оказалось, что какой-то приезжий просил его познакомить с молодым человеком, блондином и высоким. Шурочка убеждал Павлик<а>, но тот наотрез отказался, и, когда я его потом спросил, отчего он это сделал, он отвечал: «Я не блядь, чтобы делать такое свинство». Я его убеждал, что я-то никуда не уйду, могу быть и завтра, и послезавтра, а деньги не мешают, но он попросил говорить о чем-нибудь другом. Шурочка все приставал с советами, ехать ли ему самому вместо блондина, но когда мы садились на извозчика ехать в «Москву», он стоял с какими-то офицерами и потом направился по направлению к Знаменской. Когда мы выходили, сторож говорил кассирше: «Вот этот каждый день за одним и тем же стреляет», — м<ожет> б<ыть>, про нас. Т. к. я очень хотел есть, то в «Москве» мы ужинали, пили пиво, мозельвейн и ели отличное мороженое, в формочках, сливочное — барашком, ананасное — виноградной кистью. Вспоминали Нувель и Бакста. У меня Павлик хотел пробыть до 3-х часов, но проспал опять до утра. Я думаю, что уеду в четверг или пятницу, это будет зависеть от того, что скажет Казаков об делах. К Нуроку, очевидно, не попал.

5_____

Писал дневник, проводив Павлика и сделав все по дому. Поехал к Казакову, но его не было дома, еще не приехал; обедал в Мариинской, она теперь меня мало трогает. Заходил к Рузанову и к Черепенникову, дома пил чай. Пошел к Ек<атерине> Апол<лоновне>, она завтра едет; посидев у нее часов до 8<-ми>, отправился к Ивановым, они еще не обедали; пел старых итальянцев, болтали, ели дыню. Вдруг полил дождь с вихрем, одна за другой подымались чернейшие катастрофные тучи, разрешаясь ливнем. В промежутках между двумя дождями я вышел, но поехал все-таки в Таврический. Воздух свеж и прелестен, огромные лужи, народу мало, в театре 5-е действие «Фауста». Павлика не было. Поехал домой, custode еще нет; сегодня к нему приносили повестку, приходили какие-то люди звать его завтра к 5-ти часам утра, все эти дни он какой-то странный, скучный, без дел, кажется, без денег; ушел с утра, уж не драма ли какая. Стало страшно. Сидел у себя в комнате. Пришел custode, я стал писать письмо Павлику. Вдруг звонок (было 12 часов). Звонок? Лечу… Custode со свечой у двери, а из-за двери милый, знакомый, любимый голос Павлика меня спрашивает. О, радость! Он был неожиданно дежурным до 11 <-ти> часов, помчался за 2 р. в Таврич<еский> и потом рискнул ко мне. В пальто, высокий, почти солидный. Он ушел в половине 3-го. Я писал в письме «ужасно о Вас», хотел «соскучился», но тут его приход прервал. Как я счастлив это лето!

6_____

Утром письмо от Нувель и от Юши. В<альтер> Ф<едорович> пишет, что когда пойдет к Ивановым, то зайдет ко мне. Ездил к Казакову, но не говорил с ним покуда. Приехал Нувель с письмом от Сомова, что он нас целует, уже соскучился, если в субботу будет эскапада, пусть выпишем его. Думаем, не поехать ли в Сестрорецк; в пятницу на «Роберта Дьявола». Вячеслав ничего не пишет. Не застав Ивановых, зашли в большой Таврический, смотрели на играющих в теннис; издали был грациозен англич<анин> Самсон, оказавшийся вблизи похожим на молодого пастора. Кого позвать кроме Павлика? В<альтер> Ф<едорович> поехал к себе, я домой. Напился чаю, переоделся и отправился в Тавр<ический>. Павлик пришел один, скучноватый; приехал Нувель, все искал, кого пригласить в Сестрорецк, но, встретив старую любовь, vivandier’a, которого он имел года 2 тому, удалился с ним aux pays chauds. Павлик поехал со мною в «Москву», я ничего днем не ел и с удовольствием закусил; сидела какая-то парочка, и Павлик нарочно сел спиною, чтобы не видеть дамы; меня это почти удивило. Ночью мне снилось, что с нами кто-то третий, и, проснувшись, я спросил: «Куда же ушел тот-то?» Утром заметил, какие милые круглые плечи у Павлика; это 14-е свиданье с 10-го июня.