Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

30_____

Утром принесли кислые сливки, которые я сейчас же вылил. Заснул еще, болела голова, скучал о Маслове, сердился на себя и на него, голова все болела. Поехал к Нувель, тут ждало меня большое, неожиданное и, по-моему, незаслуженное разочарование. Будучи вчера чуть не весь день у Ивановых и «говоря много об Антиное», пришли к убеждению (к чести В<альтера> Ф<едоровича> говорю, что «пришли»), что я делаюсь в дневнике все более однообразным и неинтересным, что не занимаюсь, веду безалаберную жизнь, размениваюсь на мелочи и что, ввиду всего этого, желателен мой скорейший отъезд. Как ни трогательны такие заботы обо мне, вижу, что если не дружбе, то дружескому времяпрепровождению с В<альтером> Ф<едоровичем>, с Сомовым и другими пришел конец, как Гафизу, как многому другому. И если мы поедем все в «Славянку», это будет последний Гафиз. А планы на яхту, на ins grüne[127], на посещение Сомова? Увы, В<альтер> Ф<едорович> устал, и это ему наскучило. На 4 месяца хватило моей интересности. Теперь мне нужно искать новой аудитории, а дневник, его чтение — прямое зло. Разве я должен жить так, чтобы дневник был интересен? Какой вздор! Сам В<альтер> Ф<едорович> еще развивал мысли о буржуазности collage, как он приехал домой и с удовольствием почувствовал одиночество, о «3 свиданья хорошо, а 4-е скучно и для любовников, и для других». Если бы он хотел влиять и был психологом, то сумел бы взяться так, чтобы я поступил по его, и первое для этого — не выставлять слишком своих желаний, а то это прямо желание видимости влияния и молвы о нем. Я мечтал о прогулке всеми в «Славянку», но что же будет делать В<альтер> Ф<едорович>, который теперь и против таких прогулок, и против collage, и против моего здесь присутствия? Изводить меня и делать, хотя бы на минуту, хотя бы поверхностно, неприятное? После завтрака поехал за паспортом и потом в почтамт. Там видел Андриевичей. Утром видел на Гороховой Фогель, а на Пантелеймонской военного, бывающего в Таврическом; эта встреча и пуговица от Павлик<овой> рубашки у меня на столе несколько утешили меня от дружеских обид. Неужели и Сомов будет за мой отъезд? Все равно я и для него не могу сделаться другим, и если я выдыхаюсь, размениваюсь на мелочи, меняюсь, я ничего не могу поделать, вполне уверенный, что будет то, что быть должно и что это будет лучше всяких придуманностей. Голова проходит. Пришел Серов, скучный и тяжеловатый, говорил о политике, обедал, после обеда В<альтер> Ф<едорович> почему-то играл мои «Александр<ийские> песни», время шло, Сомов не ехал, Серов не уходил. Поехали вдвоем; в Летнем саду был только Павлик, поехали втроем на пароход; Павлик, уговаривая меня не ехать, обещал каждый день приходить, найти мне прислугу за 3 рубля, что мы будем экономить, тратить не больше 2<-х> р. в день и т. д. В<альтер> Ф<едорович> сначала был скучноват, но Шабли на всех подействовало, и я не очень огорчался и когда В<альтер> Ф<едорович> меня изводил, и когда на обратном извозчике целовался с Павликом. Дорога назад была какой-то невообразимой группой, вероятно, по неприличию. Нам отпер новый custode. Павлик остался до утра. Мне было несколько жалко потом, что Павлик так целовался с Нувель. Мое отношение к В<альтеру> Ф<едоровичу>, совершенно мимо Павлика, в чем-то очень изменилось, и это мне жалко до крайности, что-то вроде как с Ивановыми.

1_____

Утром Павлик ушел, обещая прийти между 4–6<-ю>. Новый custode аккуратный, в комнате чисто прибрано, висит карточка Плеханова, лежат с.-р. книжки, зубной порошок, мыло; выметено, выметено и в столовой, стакан после себя моет, бумаг не разбрасывает. Мне была приятна тишина, большая чистота, ожидание Павлика; я сходил за ягодами, написал 5 необходимых писем, брал ванну, написал стихотворение, писал музыку, начал «Эме Лeбеф», будто буду долго жить тихо, видая друзей, Павлика, пиша. Павлик не приходил; вероятно, после обеда заснул и проспит часов до 7-ми. Конечно, я его ждал, но не очень скис, настолько был бодро настроен, свежа голова и спокойно тело. Поехали обедать к Нувель, у манежа встретил Шурочку. Швейцар сказал, что Сомов вчера приезжал, но в Летний сад опоздал. Обедал у Нувель, несколько объяснились, собирались завтра к Сомову, а сегодня ненадолго к Ивановым и в Тавр<ический> сад. Пошел дождь совершенно неожиданно, будто весной; у Спасской церкви видели плетущихся в Тавриду Жоржика с братом в светлых костюмах с букетами по мокрому тротуару. Иванов только что приехал из «Адской почты», подстрижен и менее враждебен. Читал стихотворения, дневник{288}, рассказывал свою ссору с Нувель. В кухне под кран было поставлено пиво, и вода все текла, делая впечатление проливного дождя за окном. И мне казалось, что В<альтеру> Ф<едоровичу>, который был довольно меланхоличен, не хочется идти в сад, хотя я был почти уверен, что Павлик там, и очень скучал о нем. Пели арию Розины; поднесенный когда-то букет «от друзей среды» уныло сох на рояли{289}, горели свечи, шел уже настоящий дождь, и мы сидели до третьего часа. Домой возвращаться было не очень уныло. В открытое во время дождя окно налилась вода на пол. У швейцара записка от Павлика, который все-таки приезжал, что будет завтра непременно <в> 11–12. Завтра его увижу.

2_____

Утром дома пил чай, поджидая Павлика, читал «Aventurier», занимаясь музыкой. Павлик несколько опоздал, кажется, несколько разочарован, что я сейчас уезжаю, но, в общем, веселый и милый в новом галстухе. Завтра он отправляет своего младшего брата, служащего в Гостином дворе, в провинцию. Довез его до Летнего сада, где никого еще не было. Нужно было торопиться на поезд. В дороге мы по-прежнему мило и дружески болтали. Бедный К<онстан-тин> А<ндреевич> вчера помчался в Летний сад, 2 раза его обежал, прождал всех выходящих до последнего, ел на «поплавке» один рядом с веселыми компаниями, заезжал опять на Галерную и отправился ночевать домой. У Сомовых были сначала какие-то дамы, которые скоро ушли, поговорив довольно либерально об убийстве ген<ерала> Козлова{290}, о Думе и т. п. Так как дождь и гром ежеминутно начинались, все время пробыли в комнатах, то читая, то обедая, то играя стар<ых> французов. Было очень уютно. Вечером мы ходили втроем по садику, болтая о завтрашней поездке в «Славянку», напевая «Фигаро» и говоря всякий вздор. Заранее пошли на станцию, чтобы посмотреть на аборигенов, но ничего, кроме грациозных силуэтов, не было видно. На станциях тоже делали рекогносцировки. Приехали опять в дождь. Мне не хотелось плестись одному такую даль, и я попросил у В<альтера> Ф<едоровича> позволения переночевать у него. Вынимали белье, опять болтая, как кто себя держит во время любовных соединений, о неистовстве Птички, «Ай, мамочки мои» и т. д. Павлик думал сегодня быть в Павловске, я о нем очень соскучился.