Черные колокола - Александр Авдеенко

— Уйдем отсюда, Жужа, — сказал отец. — Самое подходящее время. Радист нас не задержит. Посмотри, какие у него глаза!

— Куда ты хочешь уходить, папа?

— К Арпаду.

— Как ты его найдешь? — Жужанна искоса взглянула на Михая. — Где он?

— Найдем!.. Он был на Чепеле, в горкоме партии… на Московской площади… всюду, где сражались коммунисты. Уйдем, Жужа!

— Нет, папа, я никуда не уйду. Самое неподходящее время для ухода.

— Почему?

Вальс Штрауса сменился голосом диктора:

— Говорит радиостанция «Свободная Европа». Свобода или смерть!.. Слушайте последние сообщения из Будапешта… Правительство обратилось с призывом к бывшим работникам АВХ о добровольной явке в новые органы полиции и комендатуры, возглавляемые Белой Кираи и Шандором Копачи. В противном случае, говорится в призыве, правительство не гарантирует служащим АВХ их неприкосновенность. Этот правительственный призыв был весьма характерен для создавшейся в Будапеште обстановки… Это уже не только капитуляция перед повстанцами. Это едва-едва замаскированное разрешение на суд Линча. Венгерские националисты охотно откликнулись на призыв Имре Надя и начали массовую охоту за работниками АВХ и за приверженцами коммунистического режима.

Венгры! Желаем вам успеха в этом истинно рыцарском деле. Не возвращайтесь домой до тех пор, пока не истребите всех, кто способен помешать вам закрепить завоеванную власть!.. Говорит радиостанция «Свободная Европа!» В связи с венгерской революцией мы работаем днем и ночью, на всех волнах, коротких, средних и длинных. Через каждые пять минут мы передаем последние известия из Венгрии. Слушайте нас через пять минут. Свобода или смерть!

Жужанна кивнула на радиоприемник.

— Вот почему мы должны остаться здесь!.. Михай, можно мне сказать отцу?

— Говори. И дай ему это. — Михай бросил Жужанне автомат, который она ловко подхватила и передала отцу.

— Папа, тебе не надо искать Арпада. Он сам придет сюда. Пойдем, я все тебе расскажу.

Радисты народ молчаливый. Сила привычки. Есть у них и другая привычка — думать вслух, когда остаются одни на один с совестью. Михай посмотрел на широкую, выпрямленную спину уходящего мастера и сам себе улыбнулся.

— Ну, господа, теперь все, ваша песня спета. Одолеем! Смерть — ваша, свобода — наша.

Часовой Антал приоткрыл дверь, ведущую на лестничную площадку, доложил Михаю:

— Эй ты, временный начальник. Гость к нам пожаловал. В юбке. Девушка.

— Ты уверен, что это так?

— Все данные налицо: румяная, тихоголосая и мужского взгляда не выдерживает.

— Твоего?

— Думаешь, я не мужчина?

— Что ты, Антал! Ты полный мужчина, чересчур мужчина.

— Как это — чересчур? Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать… Как ты сюда попал?

— Как и все, наверно…. от памятника Петефи прямо в переулок Тимот, к оружейным складам.

— А почему?

— Сказали, что около Дома радио госбезопасность убивает людей. Студенты хотели выступить по радио, а их за это — из пулемета.

— Ты видел, как стреляла госбезопасность?

— Другие видели.

— Кто?

— Начальник штаба, комендант Киш.

— Американский корреспондент?

— И он видел.

— Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Слыхал такую пословицу?

— Ты к чему это?

— К тому… Давно я за тобой наблюдаю. Не пьешь лишнего. Не вешаешь людей. Не грабишь магазины. Коммунистов не проклинаешь через каждые два слова.

— Ну! — Антал испуганно оглянулся на дверь. — Так что ж из этого? Ты вот тоже… Не больно прыткий на это самое… на грабеж и прочее.

— Но я твердо держу автомат в руках. И знаю, куда надо стрелять.

— Куда?

— Раз взялся за оружие, то бей без промаха, а не то тебе самому чуб собьют.

— Кто?

— Они… те, кто против твоих коренных интересов.

— В этом, брат, вся и закавыка. С позавчерашнего дня все перепуталось в моей голове. Не вижу тех, кто против моих интересов. Революционеры мы, а сжигаем и расстреливаем красные звезды. Боремся за справедливость, поносим госбезопасность за беззаконие, а сами выкалываем живым людям живые глаза, рвем живое сердце в живой груди.

— Все ясно, Антал. Договорились!

— О чем?

— Обо всем. Такое сейчас время. В одну минуту человек с человеком договаривается. Понял я, что ты мой боевой товарищ.

— А я вот ничего не понял. Скажи!

— Поймешь! Теперь я твой командир. Это тебе ясно?

— Ясно.

— Согласен?

— Всей душой, но только…

— Командиру вопросов не задают. Беспрекословно выполняют приказания. Гранат сколько у тебя?

— Одна.

— Возьми еще две. Тяжелые. И патронами для автомата запасись.

— Полный карманы припас. Что ты задумал, Михай?

— Хочу вытащить тебя из этой ямы, набитой смердящими трупами.

— Ну, если так… приказывай!

— С той минуты, когда вернется шайка Киша, жди грома и молнии. Мы отсюда, изнутри, подорвем «Колизей» гранатами. Всех, конечно, не уложим, кое-кто уцелеет, рванется на лестничную площадку. Добивай каждого из автомата. В случае необходимости мечи и гранату. Ясен приказ?

— Ясен.

— Теперь зови эту… девушку. Где она?

— Внизу, на площадке пятого этажа. Приказал пока не подниматься выше.

— Кто такая?

— Понятия не имею. Документам, сам знаешь, сейчас верит только тот, кто хочет верить.

— Что ей надо?

— Подругу свою, Жужанну, рвется повидать.

— Подругу? Зови ее сюда. Скорее.

Минуты через две Антал вернулся с Юлией. Она сильно похудела, возмужала, стала гораздо старше той девочки, которая бегала с Мартоном по улице Будапешта днем 23 октября. Глаза ее ввалились, черные, с огненным блеском гордой ненависти. На смуглых впалых щеках то гаснет, то снова разгорается румянец. Губы бледные, суровые. Юлия знает, как сильна ненависть в ее взгляде. Боясь выдать себя, она почти не поднимает глаз.

Одета и обута Юлия по-походному: спортивные шерстяные брюки, грубые, на толстой подошве, подкованные ботинки, свитер, куртка с большими карманами и просторный дождевик. Волосы не покрыты, не скреплены заколкой, не связаны ленточкой. Все так же вольно брошены на плечи, мягкие, светятся, как и в те дни, когда был жив Мартон.

Юлия медленно озирается. Изменился «Колизей». Все, что при Мартоне было прекрасным, изгажено, исковеркано: окна, диван, кресла, камин, книжные полки, столы, пол.

— Ну, что скажете? — спросил Михай.

— Говори! — потребовал Антал. — Зачем явилась?

Юлия не позволила «гвардейцу» заглянуть ей в глаза, отвела взгляд.

— Вот вы какие!

В этих словах незнакомой девушки Михай почувствовал, угадал что-то близкое, свое, родное. Да и сама девушка ему сразу понравилась. Сильная, гордая.

Михай кивком головы приказал Анталу выйти, занять свое место часового. Тот немедленно выполнил приказание.

— Значит, мы вам не нравимся? Так, да? — спросил Михай.

— А разве ты себе нравишься? — Девушка подняла глаза и в упор, смело и властно посмотрела на радиста.

— Лично я себе, по правде сказать, нравлюсь.

— Ты имеешь на это право, а вот другие…

— А почему я имею право?

— Арпад приказал тебе кланяться. Я — «Дунай».

— «Дунай»? — изумился Михай.

— Выполняю задание. Тебе приказано помогать мне. Сигнал получил?

— Получил, но я не думал…

— Не думал, что «Дунай» — это женского рода? Ждал мужчину?

— По правде сказать…

Юлия неожиданно обняла Михая, и на ее суровых губах расцвела чудесная улыбка — воспоминание о Мартоне, о счастье.

— Трудно тебе здесь, товарищ?

— Почему? Я не жалуюсь. Служба! Несу исправно.

— Трудно! Всем теперь трудно. Но тебе труднее всех.

— Если по правде сказать… да, было трудновато. Стерпел. Гранаты у тебя есть?

Юлия взяла у радиста гранаты, спрятала под куртку.

— А насчет того, что «Дунай» женщина, не беспокойся. Вдоволь нанюхалась пороху за эту неделю. Не первое задание выполняю. Была в самом пекле, в казармах Килиана. Была в кино «Корвин». Пробиралась на Московскую площадь. Была даже…

— Молчи! Не имеешь права.

— Верно, есть грех, болтливая. Это все, что осталось от женского рода.

Михай посмотрел на нее так, как посмотрел бы Мартон, если бы воскрес.

— Неправда. Вся ты, с ног до головы, жен… девушка.

— Ты даже и это сохранил? Здесь? Удивительно!.. Где Жужанна?

— Там, в своей комнате. Я ее предупредил. Что нам приказано сделать?

— Взорвать это гнездо. Не сейчас. Когда шайка будет в сборе. Все должны быть уничтожены. До единого. Подождем Арпада и его людей.

— Как же они сюда войдут?

— Не беспокойся. Наденут плащ-невидимку.

Юлия ушла, а он все еще улыбается. Так вот и суждено ему всегда расплываться в улыбке: и когда увидит ее, и когда подумает о ней, и когда почувствует, угадает ее приближение.