Волк. Юность - Виктория Гетто

Урм приветствует меня, но совещание пока не начинается – задерживаются ещё четверо. Впрочем, условленное время ещё терпит, поэтому пока обмениваемся лагерными новостями и новыми впечатлениями. Обычный трёп.

Наконец все в сборе и начинаются доклады. Я вношу услышанное в тетрадь, где постепенно прорисовывается вся картина осады. Итак… Первое – пять десятков требучетов будут готовы через два дня. Вроде немного, но это – страшная сила, которая до сих пор массированно никогда не применялась при осадах. Площадки под них уже расчищены. Как и подъездные пути для доставки к ним снарядов и камней. На пляже стоят десять осадных башен в полной готовности. Это для хашара. Тех тушурцев, которых погонят на стены. На убой. Готовы и двести штурмовых лестниц. Не узких, которых так любят показывать в голофильмах про старину, а настоящих. На восемь человек. Широких и длинных. Они должны достать до края городских стен. Если, конечно, осаждённые позволят хашару это сделать. Или будет к чему их приставлять.

Далее – готовы уже три тысячи больших горшков для требучетов. Из них больше половины снаряжены нефтяной смесью. И производство растёт. Пленники приспособились, но выработка стоит на одном уровне, потому что те, кто научился работать, выбиваются из сил. А новенькие, кто пока относительно свежий, ещё толком лепить большие кувшины не могут.

Солдаты бодры духом, отъелись, отоспались после быстрого перехода, и горят желанием поскорее разделаться с Кыхтом и отправиться домой. Вроде всё нормально. Но гложет меня какой-то червячок изнутри. Смутное беспокойство. Слишком гладко всё идёт. Слишком. И осаждённые забились за свои толстые стены и не высовываются наружу. Даже не стреляют из луков, не говоря про ответный огонь из тех машин, что имеются за городскими стенами. И пленники услужливо покорны, не протестуют и не саботажничают. Просто идеально всё. А когда всё идёт вот так, по накатанной дороге, как по рельсам, – жди беды. Большой беды! Но я молчу, потому что не хочу накаркать.

С флангов и тыла к нам не зайти – там неприступные скалы и рёсцы, которые относятся к тушурцам, как к скоту для забоя. То есть после них живых не остаётся. Они просто не смогут пропустить армию короля, потому что это будет против всего их воспитания и образа жизни. А впереди – город. Значит, что-то там есть. Что-то, о чём нам неизвестно. Впрочем, нам бы дождаться только окончания работ над требучетами, и тогда нам даже вся королевская армия, вся рать тушурцев будет не страшна. Потому что каким бы человек ни был упёртым и сумасшедшим, в огонь он добровольно не пойдёт. Психика не позволит. Мозги просто откажут, и всё.

Так что же нас ждёт такое-этакое? Что? Три тысячи фиорийцев постоянно в поле. Возле боевых машин и наших строек. Тысяча – охраняет рабов и место работ. Тысяча на отдыхе. Каждая из этих тысяч меняется каждый день. Вчера охраняли рабов и надзирали над ними, сегодня – на отдых, в лагерь. А потом – в поле, охранять наши камнемёты, следить, чтобы тушурцы заготавливали камни, лепили горшки, перегоняли нефть, заряжали наши глиняные снаряды. Ну и заодно таскали из каменоломни булыжники для тех требучетов, что сейчас используются…

Два дня пролетают незаметно. Завтра наконец начнётся настоящая работа. Сегодня днём большинство воинов Фиори отдыхает, потому что уже ночью рабы потащат новенькие огромные требучеты на свои места, понесут на носилках глиняные ядра, залитые по горлышко импровизированным напалмом. Покатят осадные башни, поволокут лестницы. Последние две пригодятся нескоро. Но понадобятся. Так что пусть уж лучше рабы заранее доставят их на место, чем потом суетиться и психовать…

А это что? Тревога? Тревога, вашу мать!!! Отряд – к бою! К бою!!!

Я взлетаю на вал, взбираюсь на вышку и холодею – из ворот несутся… Этого не может быть, но тем не менее – вот они, отборная гвардия короля Тушура, его птичья кавалерия! Их немного. Вряд ли больше, чем нас. Но эти монстроподобные псевдостраусы бегут так шустро, что в один миг пролетают расстояние в четыре сотни метров от распахнутых ворот Кыхта до проходов, прикрываемых нашими камнемётами. А за спинами гигантских птиц торчат стрелы, копья, дротики…

У перехода свалка. Наши подтягиваются туда, все, кто может. Хвала Высочайшему, у кого-то хватило ума оставить прикрывающие отряды на оставшихся двух переходах и выкатить поперёк них телеги с торчащими в стороны копьями. Даже одному страусу их не перепрыгнуть, а тем более с всадником в доспехе. Но тушурцы не сдаются. Птичья кавалерия валит такое же заграждение на атакуемом мосту, наши пятятся, но тут в свалку врезается конный отряд. А затем я холодею – впереди скачет дель Саур, ведущий своих людей в самоубийственную атаку. Пытается выиграть время?

– Коня мне! Живо! Все за мной! Арбалеты – готовь!!! – надсаживая горло и срывая связки, проорал я.

Твою же мать!!! Всадников герцога уже перемололи. Во всяком случае, его стяга я не вижу. Там – каша. Мясорубка. Но тушурцы застряли. Точно застряли. Кто-то из наших оказался умным. Или предусмотрительным. Солдаты с громадными, в рост осадными щитами, которые должны прикрывать их от стрел, построили цепь, ощетинившуюся пиками. Они длиннее копий, которыми вооружены всадники, и птицы не идут на острия, несмотря на все потуги своих хозяев…

Я пускаю Вороного в бешеный аллюр, а следом за мной раздаётся дробный гул четырёх с половиной сотен конных воинов. И в голове у меня единственная мысль – если рабы сейчас взбунтуются, нам конец… Но тут же все посторонние мысли вылетают из головы, в ней только пустота, холод и равнодушие. Как положено истинному воину в сватке. Никаких лишних эмоций. Битва – и больше ничего… Взмах копья, и за моей спиной начинают вырастать крылья – это мои солдаты разворачиваются в цепь. Лишь бы пехотинцы продержались ещё чуть-чуть…

А из ворот Кыхта валит толпа простых солдат! Вот оно! То, что я ждал! Та самая неприятность! Держись, ребята!.. Наши копья не простые. Их наконечники из лучшего металла во Вселенной, того самого, что идёт на обшивку звездолётов во всей известной Галактике, независимо от рас и видов разумных, её населяющих. И они врезаются в широкую грудь громадных страусов, которые закрыты не только плотными жёсткими перьями, самими по себе являющимися отличной бронёй, но и небольшими металлическими сетками, затянутыми ремнями. Хриплый клёкот, визг, почти как у собаки, страшная сила пытается вывернуть у меня из рук оружие, с ног до головы окатывает тёплая солоноватая струя крови, но пехотинец прикрывает меня ростовым щитом, а я держу копьё. Страус вскидывается, бьёт когтистыми лапами, уже лёжа на боку, а его всадник тщетно пытается выдернуть придавленную тушей птицы ногу, и сразу две секиры опускаются на него, рассекая войлок кольчуги, словно бумагу.