Моя купель - Иван Григорьевич Падерин

веря своим глазам. За спиной стояли три немецких автоматчика, но ни один из них в это мгновение не смог пошевелить и пальцем, они оцепенели, и какая-то сила сбросила их в глубокую воронку от бомбы. Поднялась пыль. А когда автоматчики открыли пальбу — стреляли вверх, в продырявленную крышу, валенки были уже далеко. Они, точно на крыльях, перелетели через пролом в стене и скрылись. По глубокому убеждению капитана, это был призрак, он приходил навестить убитых.

Вечером того же дня капитан обнаружил следы этих валенок в сборочном цехе. Совершенно свежие. Однако преследовать не было смысла: уже смеркалось. Стрелять тоже не стал и никому не сказал об этом, промолчал. Скажи — и назовут сумасшедшим.

Ночью в разных концах завода загремели взрывы гранат, затрещали сотни автоматов. Казалось, поднялись те, что лежали вниз лицом под слоем пыли и пепла.

Специальный батальон потерял в эту ночь убитыми и ранеными более одной трети. На следующий день сюда был вызван пехотный полк. Стрелки и автоматчики не жалели патронов. Прямыми выстрелами в затылок они проверяли, нет ли живых среди убитых чекистов... Но и это не помогло. На следующую ночь опять взрывались гранаты, взрывались в разных концах и в такой последовательности, что пехотный полк, поднявшись по боевой тревоге, понес большой урон от своих же автоматчиков и пулеметчиков.

Далее капитан рассказал, как немецкие разведчики и наблюдатели наконец-то установили, что на восточной окраине территории завода, на кромке крутого обрыва и под берегом Волги, сосредоточились большие силы русских войск, против которых были вызваны пикирующие бомбардировщики и три батальона танков. Бой длился трое суток. На исходе дня 22 октября там все стихло, но ни пленных, ни каких-либо других вещественных доказательств, говорящих о том, что на круче оборонялись большие силы русских, добыть не удалось.

После этого специальный батальон мог приступить к исполнению своих обязанностей. Ставка, лично Гитлер, признался капитан, требовали немедленно приступить к ремонту танков и орудий на базе тракторного завода. Но в тот же час на свежем слое пыли и пепла снова появились следы валенок. Теперь нельзя было не верить, что здесь ходит призрак, нечистая сила.

— Вы не верит в нечистую силу, — обратился он к русским саперам, слушающим его, — я тоже не верит, но, если она есть, ее надо, — он замялся, подбирая русское слово, — проклинать молитвой...

— Как это? — спросил кто-то из слушающих.

— Отгонять, — поправился капитан.

Но, как выяснилось, молитва не помогла. Когда он читал молитву, ему показалось, что во всех концах завода поднялся хохот. Хохотали стены, развалины, углы, подвальные помещения цехов. Этот хохот глушили пулеметными очередями, выстрелами танковых орудий, автоматическими пушками.

— Так продолжалось еще три дня и три ночи, — уточнил капитан и замолчал, очевидно не решаясь признаться в своих личных действиях против «призрака». Когда же его спросили, чем все это кончилось, он как бы по секрету сообщил, что солдатам особого батальона было приказано не показывать даже признаков жизни, не открывать огня, кто бы ни появился в цехах с той, опасной стороны.

— Почему?

Капитан встал, вытянул руки по швам и ответил:

— Я есть немецкий офицер, решил фиксировать русский призрак на фотопленка.

— Как? — спросили его.

Жестами и словами он объяснил, что его личная снайперская винтовка была оснащена оптическим прицелом с фотофиксатором, что после долгих и томительных ожиданий объектив прицела, направленный в сторону кручи, откуда появился призрак, поймал цель... Но это был не призрак, а обыкновенное лицо русского военного человека в гимнастерке с двумя кубиками в петлицах. Лобастый, губы толстые, над бровями густой чуб светлых волос. Капитану показалось даже, что он разглядел цвет глаз — голубые. «Быть может, это и есть призрак в облике белокурого человека?» — подумалось тогда капитану. И он нажал спусковой крючок снайперки. Нажал как раз в тот момент, когда в центре прицела оказался голубой глаз, кажется правый. Но чуть снизил. Пуля легла ниже глаза черной точкой. Сию же секунду лицо подпрыгнуло выше прицела, показалась грудь, спина, снова грудь. Чьи-то руки потянули его вниз, под кручу берега. И вдруг в окуляре оптического прицела оказались эти самые валенки, пятками вверх...

И туда были брошены танки-тральщики со штурмовым батальоном — мощный бронированный кулак.

— Но чем больше и сильнее кулак против плавающей в воздухе пушинки, тем меньше вероятности прижать ее к стенке или поймать в ладонь, — философски предварил капитан дальнейший ход борьбы с «призраком».

В самом деле, штурм кручи продолжался целые сутки. Танки-тральщики утюжили тонкую ниточку кромки обрыва с траншеями и стрелковыми ячейками. Однако ни убитых, ни раненых русских солдат там не оказалось. Только через день нашли в заваленном блиндаже контуженого интенданта, который, придя в сознание, показал, что на круче оборонялась небольшая группа какого-то лейтенанта, что этот лейтенант с пробитой головой был эвакуирован за Волгу. Оставшиеся после него люди ночью тоже погрузились в лодку и уплыли. Это была последняя лодка под кручей, и контуженому интенданту ничего не оставалось делать, как ждать помощи или смерти. Он вскоре умер, уже находясь в плену.

Помолчав, капитан дополнил, что после проявки пленки он убедился — его разум нормальный: снайперский фотообъектив зафиксировал то же самое, что видели глаза. Капитан хорошо запомнил лицо лейтенанта и с тех пор отказался верить в существование призраков. Но ненадолго. Ремонтировать танки в цехах завода не давали русские снаряды.

Они падали и разрывались каждый раз там, куда приходили солдаты и инженеры специального батальона. Будто у этих снарядов были глаза и они видели самые важные цели. Три недели они не давали работать ни днем, ни ночью, а после 20 ноября, когда русские войска перешли в наступление и окружили 33 дивизии немцев, батальон специального назначения по личному распоряжению фон Паулюса был переведен на строительство оборонительных сооружений. Инженеры и техники батальона начали изобретать и строить «сюрпризы» дальнего прицела — убивать людей после того, как здесь закончатся боевые действия.

В конце своей исповеди немецкий капитан сказал, что он должен сам, своими руками снять злые «сюрпризы» дальнего прицела, иначе к нему снова придет призрак в «литых сапогах» и будет преследовать его даже там, в загробном мире.

— В загробный мир спешить не следует, — поправил его комбат. — Вам еще здесь, на нашей земле, много