Твой враг во тьме - Елена Арсеньева

– Откуда ты меня можешь знать? – забился лежащий. – Кончай врать!

– А я и не вру, дорогой Виталя Кабаков с первого этажа дома 127 по улице Провиантской, – недобро усмехнулся Дмитрий. – Я тебя сразу узнал, да и приятеля твоего тоже. – Он обернулся к таксисту: – Что, решил не бриться, как барбудо? А паричок седенький где брал? Это ведь ты голову Марине Алексеевне в Щербинках морочил, верно? Удивляюсь, что она тебя не узнала, когда ты сейчас к ней подруливал. Хотя немудрено…

О седых волосах теперь и помину не было: таксист был стрижен под нуль, как новобранец.

– Следили, с-суки… – сплюнул он и вдруг сильно пнул под ребро своего приятеля. – Я же говорил, что она кому-то обязательно проболтается, эта баба!

– Эй, эй, лежачего не бьют! – прикрикнул Молодец, оттаскивая своего подопечного в сторону.

– А может, он считает, что это предрассудок, – серьезно сказал Разумихин. – Я, кстати, тоже так думаю. А потому предлагаю помочь ему лечь…

Таксист затравленно огляделся:

– Что, взяли, да? Взяли? Ментовня проклятая!

– Спасибо за комплимент, – сказал Дмитрий. – Увы, незаслуженный. Кстати, Марина Алексеевна никому ни о чем не проболталась, просто тут имела место быть некоторая сообразительность. Внешность у твоего дружка уж очень выразительная. Ему бы, идя на дело, от особых примет избавиться: где еще такого долговязого найдешь?

– Ну, уродился человек высокий, он же не виноват, – сочувственно сказал Андрей. – Что ж ему, голову самому себе отсечь?

– А какой прок в такой голове? – удивился Дмитрий. – Мозгов все равно нет. У этой головы главное украшение – уши.

– Категорически не согласен! – возразил Андрей. – Усы у него тоже замечательные.

– Усы приклеенные, – уточнил Дмитрий. – Поскольку три дня назад их и в помине не было. А уши – родные. Этими ушами он и услышал, как мы с Александрой Герасимовной говорили про Лёлино исчезновение…

– Ни слова вы про это не говорили! – прорычал в землю долговязый, и Дмитрий кивнул:

– Правильно. Мы говорили только о том, что Лёля уехала в деревенской «Ниве», за которой последовал кавказец в «Дюранго». Это ты и услышал. Однако этих сведений явно маловато, чтобы раскинуть такую сеть, какую раскинули вы. Вашего посланца Марина Алексеевна могла запросто обсмеять, сказав, что Лёля, к примеру, в Анталии отдыхает, – но вы угодили в «десятку». Учитывая, что не было, не было в том нашем разговоре никакой особо ценной информации, как вы могли пойти на такой риск? Ведь, чтобы настолько скрупулезно обставить передачу денег, вы должны были быть абсолютно уверенными в Лёлином необъяснимом исчезновении! А это возможно только при двух обстоятельствах.

Он помолчал, давая Кабакову шанс оба эти обстоятельства осознать.

– Мы к этому делу никакого отношения не имеем, – пробормотал тот, с усилием поворачивая голову. – Да пусти ты меня! Руки выворотил, больно!

– Лежи, лежи, – прикрикнул Дмитрий. – Подумаешь, руки у него заболели. Руки-то тебе вообще зачем? Денежки считать уже не придется…

Таксист при этих словах громко, обреченно вздохнул.

– Ну? – Дмитрий без жалости вздернул кисти рук Кабакова еще выше. – Ты уверяешь, будто не вы похитили Лёлю. А кто? Вы только курьеры, опять врать начнете?

– Мы вообще никто, – в один голос сказали таксист и Кабаков.

Андрей с Молодцом невольно прыснули.

– Давайте по очереди, – несколько растерявшись, предложил Разумихин.

И Кабаков крикнул:

– Погоди, Шурик, я сам скажу, а то этот… мне совсем руки сломает. Мы видели их, понял? Видели их! Отпусти, гад!

В голосе его звенели слезы, однако Дмитрий и не думал ослаблять хватку:

– Где? Кого?

– На пароме! В прошлую пятницу! У меня тетка живет недалеко от Курмыша, но это на другой стороне, уже в Чувашии. Деревня Камышанка, одно слово, что деревня – десяток дворов. Мы там были с Шуркой… скажи, Шурка, были?

– Были, факт, – торопливо подтвердил таксист.

– Неделю отдыхали. Там же места офигенные, тайга, что в Сибири, голубика, грибы… Потом собрались домой. Тетка с нами доехала до пристани, у них там магазин, прямо на берегу. Стоим, ждем, пока паром подойдет, пока машины с него съедут. Там их было-то всего две-три. Вдруг Шурка говорит: «Смотри, какая тачка!» Я вижу – черный зверь такой несется, класс! Тетку спрашиваю – так, хохмы ради: «Неужели в Камышанке на таких забойных машинешках по грибы ездят?» Она хохочет: «Ну да, по нашим улицам и на тракторе не проедешь. Это не наш, – говорит, – это из Лесной, там чего только нет, даже вертолет». А еще, помню, удивился: Лесная – это вообще дичь и глушь, километров сколько-то в лес, туда даже дороги толковой нет, как, думаю, этот «Дюранго» проедет? Ну вот. Тачка съехала на берег и приостановилась. Шофер выскочил и побежал в магазинчик, а дверь открытую оставил. И когда мы проезжали мимо, я успел увидеть: сидит какой-то черномазый, а рядом с ним, голову ему на плечо положив, вроде Лёлька Нечаева из нашего подъезда. Я сначала думал: почудилось, а потом услышал, как ты у Герасимовны про «Дюранго» выспрашиваешь, и догадался…

– О чем ты догадался, гадина? – Дмитрий еще круче заломил ему руки, и изо рта Кабакова вырвалось одно сплошное рыдание:

– Пусти! Я подумал, она сбежала с хахалем, а тебе не сказала, и матери тоже, и вы все думаете, будто с ней что-то случилось! Мы сначала решили просто так, наудачу схохмить, а тут клюнуло, да еще как! Ну, мы… да пусти руки! Пусти-и-и!!! – завизжал он.

– Эй, эй… – предостерегающе сказал Разумихин, и Дмитрий опомнился.

Чуть ослабил хватку, но не из проснувшейся жалости: вдруг силы кончились. А что, если она и в самом деле просто-напросто сбежала с другим? Нет, Лёля не поступила бы так с матерью! С ним – да, сколько угодно, потому что они вроде бы расстались к тому времени. Но исчезнуть, не обмолвившись Марине Алексеевне, – исключено.

– Не валяй дурака, – негромко сказал Андрей, и Дмитрий, вскинув голову, встретил его колючий взгляд. Удивительно: Андрей всегда видел его насквозь! Вот и сейчас понял, какая чушь вдруг полезла в голову. Дмитрий со стыдом отвел глаза.

– А как она выглядела, та девушка в машине? – спросил Андрей.

– Ну я же говорю, точно как Лёлька Нечаева. Волосы белые, распущенные, маечка тоже белая такая…

– Что она делала?

– Ну, сказал же… – с нотками неудовольствия проворчал Кабаков, похоже, приняв мягкость голоса Андрея за некоторую слабину. Просто поразительно, до чего быстро некоторые наглецы умеют адаптироваться к обстоятельствам! Впрочем, это прошло довольно быстро: стоило Дмитрию чуть повести руками, как голос Виталика зазвучал совершенно по-иному: – Она ничего не делала, просто сидела в машине. Голову положила на плечо черномазому, глаза были закрыты. Вроде бы как спала. Точно! Я еще удивился – спит, хотя у них музыка на всю катушку орала, если б я так включал, мне б соседи стены насквозь пробили.

– Спала… – многозначительно повторил Андрей.

В разговор вступил Разумихин:

– Что такое Лесная и почему там есть иномарки и вертолет?

– Не знаю, – торопливо сказал Виталик. – Гадом буду, не знаю! Деревушка какая-то, я в ней ни разу не был. Слышал, будто там раньше база отдыха была, что ли, или турбаза. Не знаю, честное слово!

– Ничего, – сказал Андрей, успокаивающе кивая Дмитрию. – На этих дебилах свет клином не сошелся. Как, ты сказал, называется деревня, в которой твоя тетка живет? Камышанка? Напротив Курмыша? Ну что ж, там мы все и узнаем.

Лёля. Июль, 1999

– Пей, пей, – сказала баба Дуня, одобрительно кивая на стопочку. – Это же не водка, это божьи слезки. Что, думаешь, я сама пьяница и тебя спаиваю? Да нет уж, кто гонит, тот не пьет, а кто пьет – не гонит.

Лёля улыбнулась, лениво хрумкая огурцом. Вот уже полдня она только и делала, что ела. Этот хмельной запах, неуловимо витавший в воздухе, мало того, что опьянял, – навевал аппетит. Вот Лёля и жевала, и дремала поочередно, а иногда делала то и другое одновременно. Какие-то вещи и впрямь могли бы ей только пригрезиться, она даже и вообразить не могла, чтобы такое случалось наяву! Вот, например, смазывание головы сливочным маслом перед тем, как причесать волосы… С другой стороны, этот колтун иначе не разодрать, как пояснила баба Дуня. Даже образовавшийся «бутерброд» она расчесывала деревянным гребнем не меньше часу! Волосы у Лёли были тонкие, пышные, вьющиеся, а за те несколько суток, когда у нее не было расчески, она окончательно утратила над ними власть. Иногда даже посещали страхи: не придется ли стричься чуть не наголо? Конечно, главное – вернуться домой, ради этого не только с «девичьей красой» расстанешься, но как задумаешься, жалко это великолепие – предмет зависти всех Лёлиных подруг! Поэтому она покорно снесла и смазывание, и расчесывание. Кстати, больно почти не было. Уж не отсюда ли взялось выражение «как по маслу»?.. Потом Лёлина голова (вместе с телом) была намыта в корыте – сначала взбитым яйцом, затем сполоснута загадочным щелоком, который оказался всего-навсего прокипяченной золой. Вообще, все это утро прошло в этнографических открытиях: мыться не в ванне, не в тазу даже, а в деревянном корыте, воду греть не на печке, а в ней, и не в кастрюлях, а в чугунах… Впрочем, как поняла вскоре Лёля, происходило все это не потому, что баба Дуня задумала устроить у себя дома этакий музей народного быта, а из-за крайней бедности.